Ее лицо горело, глаза были влажными. Она взяла полотенце, даже не взглянув на меня. Вытирая руки, проговорила:

– Прошу прощения, мне нужно переодеться.

Она вышла из кухни через боковую дверь. Я воспользовался ее отсутствием, чтобы побродить по комнате, открывая ящики и дверцы. Дурацкое ощущение. В шкафах ничего более зловещего, чем предметы кухонного обихода и полуфабрикаты. Я выглянул за дверь, через которую она вышла, обнаружил небольшую ванную комнату и черное крыльцо, проверил и их. Стиральная машина и сушилка, шкафы, забитые моющими средствами, дезодоранты и полироли – сокровищница, обещающая сделать жизнь сверкающей и приятно пахнущей. Большинство средств токсичные, но что это доказывает?

Я услышал шаги и поспешил обратно к столу. Она вошла, одетая в свободную темную блузку, мешковатые джинсы и сандалии – ее больничная униформа. Волосы заплетены в свободную косу, лицо посвежевшее, умытое.

– Простите, я такая недотепа.

Прошла к холодильнику. Грудь не колышется, соски уже не заметны.

– Хотите еще охлажденного чая? – спросила Синди.

– Нет, спасибо.

Она достала банку пепси, открыла ее и подсела к столу лицом ко мне.

– Хорошо ли вы доехали?

– Очень хорошо.

– Да, приятно, когда на дороге мало машин.

– Согласен с вами.

– Я забыла сказать вам, что закрыли перевал – расширяют дорогу.

Она продолжала болтать. О погоде и работе в саду. Морщила лоб.

Изо всех сил старалась быть обычной.

Но казалась чужой даже в собственном доме. Вымученные разговоры, будто она отрепетировала реплики, но не была уверена в своей памяти.

Из большого окна открывался вид на неподвижный, как смерть, пейзаж.

Почему они живут здесь? С чего вдруг единственный сын Чака Джонса выбрал пригородный, изолированный от внешнего мира участок, принадлежащий его же не слишком расторопной строительной компании, когда он мог позволить себе жить где угодно?

Близость к новому колледжу не могла служить серьезным основанием для этого. Великолепная земля, множество вилл вокруг загородных клубов располагались на западной оконечности долины. А на Топанга-каньон все еще существовала мода на времянки.

Какая-то форма протеста? Одна из составляющих идеологии Чипа – желание стать частью той общины, которую он собирался создать? Именно такая форма, которую мог бы применить бунтарь, чтобы заглушить чувство вины за большую прибыль. Хотя, судя по всему увиденному, до прибыли еще было слишком далеко.

Другой сценарий также подходил к данному случаю: жестокие родители часто скрывают свои семьи от пытливых глаз возможных спасителей.

Из размышлений меня вывел голос Синди. Она рассказывала о своей посудомоечной машине; слова изливались нервным потоком. Говорила, что редко пользуется ею и предпочитает надеть перчатки и включить очень горячую воду, чтобы посуда высыхала почти мгновенно. Она все больше оживлялась, как будто долгое время ни с кем не разговаривала.

Возможно, так и есть. Я не мог себе представить Чипа, присевшего на кухне, чтобы поболтать о домашних делах.

Интересно, сколько книг в гостиной принадлежит Синди? Что у них с Чипом может быть общего?

Синди умолкла, чтобы передохнуть, и я заметил:

– В самом деле очень приятный дом.

Не к месту, но от моих слов она оживилась. Широко улыбнулась. Глаза, как терн, влажные губы. Я понял, какой она может быть красивой, когда счастлива.

– Вы бы хотели взглянуть на все остальное? – спросила она.

– Конечно.

Мы вернулись в столовую, Синди вынимала отдельные вещи из свадебного набора серебра и демонстрировала их мне.