Вблизи развлекался народ. На дугообразных аллеях с косыми рядами деревьев мелкие лавочники в праздничных костюмах кружились под музыку, а наверху, на оставшихся за пределами сада склонах старых холмов, среди зеленых кустов, по красновато-желтой земле рассыпались семьи рабочих. Люди бегали вверх и вниз по склону, валялись на траве, со смехом съезжали с зеленых пригорков, запускали больших змеев, в вечерней тишине над головами гуляющих громко звенели веселые крики. Удивительная вещь! Прекрасный сквер, расположенный среди рабочих кварталов, как будто империя хотела этим польстить обитателям Ла Виллетт и Бельвиля, казался им слишком ухоженным, приглаженным, их сердцу были милее старые холмы, невозделанные и потому больше напоминавшие сельскую природу. Ида поглядывала на эти незатейливые игры не без презрения; ее поза, то, с каким утомленным видом она подпирала голову ладонью, то, как рассеянно чертила зонтиком узо- pbr т песке, — все говорило: «Как это скучно!» Джек положительно не знал, как развеять упорную меланхолию, в которой пребывала мать. Ему хотелось свести знакомство с каким-нибудь приличным, не слишком вульгарным семейством, где бы Ида нашла слушательниц, которым она могла бы поверять свои наивные мечты. Однажды ему показалось, будто он нашел то, что искал. Это произошло в одно из воскресений в городском саду Бют-Шомон. Впереди них шел сгорбленный старик в темной куртке, с виду напоминавший провинциала, он вел за руки двух малышей, к которым все время наклонялся, слушая их детский лепет с тем искренним интересом и неизменным терпением, на какое способен только дедушка.

— Этого человека я знал, — сказал Джек матери. — Ну, конечно!.. Я не ошибся… Это господин Рудик.

Это и вправду был папаша Рудик, но до такой степени постаревший и одряхлевший, что бывший ученик завода Эндре не столько узнал своего мастера, сколько догадался, что это он, при виде ребятишек: неуклюжая, почти квадратная толстушка напоминала Зинаиду в миниатюре, а если бы на мальчугана надеть форменную фуражку таможенника, то получился бы Манжен.

— Да ведь это ты, паренек!.. — проговорил добрый старик, заметив подходившего к нему Джека, и печальная улыбка озарила его изрытое глубокими морщинами лицо.

Только тут юноша разглядел, что на шляпе Рудика — черный креп. Боясь разбередить свежую рану, он не посмел ни о ком его расспрашивать, но в эту самую минуту из-за поворота аллеи вышла Зинаида, которая казалась еще тяжеловеснее теперь, когда она сменила юбку с широкими складками на городское платье, а герандский чепец — на парижскую шляпку. Настоящий комод, но по-прежнему добродушный! Она опиралась на руку Манжена, бывшего бригадира, получившего повышение в чине и переведенного в парижскую таможню; на нем был мундир из тонкого сукна с золотыми нашивками на рукавах. Как, должно быть, Зинаида гордилась этим красивым офицером, как, должно быть, любила своего миленького Манжена, хотя, судя по всему, держала его в ежовых рукавицах и не давала ему рта раскрыть, все решая за него! Впрочем, было заметно, что Манжен ничего не имеет против того, что жена им командует; его открытая физиономия сияла, и он глядел на Зинаиду такими влюбленными глазами, что было понятно: если бы ему надо было снова свататься, то теперь, когда он ее хорошо узнал, он бы не потребовал никакого приданого! Джек представил мать этим славным людям. Они пошли дальше, разделившись на две группы, и он, понизив голос, спросил Зинаиду:

— Что произошло? Неужели госпожа Кларисса…

— Да, она умерла два года назад, погибла, утонула в Луаре. Несчастный случай, — ответила Зинаида и шепотом добавила:-Мы только так говорим: «несчастный случай», — из-за отца. Но вы-то ее знали, Джек, и вы поймете, что она погибла не от несчастного случая, а наложила на себя руки с горя, что больше не видится со своим Нантцем… Ей-богу, есть же такие мужчины!.