Добрая Зинаида и не подозревала, что от ее слов сердце у Джека больно сжималось, и он со вздохом посматривал на мать.

— Бедный папа! — продолжала Зинаида. — Мы боялись, что он этого не вынесет… А ведь он даже не догадывается о том, что на самом-то деле произошло… Не то бы… Когда Манжена перевели в Париж, мы взяли отца с собой, и теперь живем все вместе, в Шаронне, на Сиреневой улице: это маленькая улочка, вся в садах, возле самой таможни. Вы ведь его навестите, Джек?.. Помните, как он любил своего «паренька»?.. Может, хоть вам удастся разговорить его. А то ведь он с нами даже словом не перемолвится… Только дети и занимают его, немного отвлекают… Подойдем к ним. А то он все оглядывается. Должно быть, догадался, что мы о нем говорим, а он этого терпеть не может.

Ида, о чем-то оживленно беседовавшая с Манженом, при виде Джека сразу замолкла. Что она могла ему рассказывать? Одна фраза папаши Рудика сразу все разъяснила Джеку:

— Как же, как же, такой говорун, ему еще так понравилась наша гречишная лепешка!

Джек понял, что разговор шел о д'Аржантоне. Папаша Рудик спросил Иду, как поживает ее муж, и она, довольная, что может поговорить о муже, начала подробно рассказывать о нем. Необыкновенный поэтический дар, литературная борьба, которую он вел, видное место, какое он занял во французской литературе, сюжеты драм и романов, роившиеся у него в голове, — обо всем этом она говорила обстоятельно и пространно, а собеседники слушали ее из вежливости, ровным счетом ничего не понимая. Они расстались, пообещав свидеться. Джек очень обрадовался встрече с втими славными людьми; он надеялся, что мать охотнее станет бывать у них, нежели проводить время с г-жой Левек и четою Левендре. Притом Манжены ванималн в обществе гораздо более высокое положение, чем его друзья Беливеры. И он стал бывать у Зинаиды вместе с матерью. В этой тесной квартирке парижского предместья он увидел на камине те же самые раковины, морские губки и морских коньков, как в Эндре. На стене висели те же картинки на евангельские сюжеты, какие висели в комнате Зинаиды, тут же высился громадный, обитый железными полосами шкаф, — словом, вся обстановка бретонского жилища перекочевала в зону укреплений вокруг столицы и придала этому дому на окраине Парижа провинциальный вид. Джеку нравилось это жилище, — здесь все дышало чистотой и добропорядочностью. Но он довольно скоро заметил, что матери скучно в обществе Зинаиды, слишком трудолюбивой и положительной, по ее мнению. В доме Манженов, как и всюду, куда ее водил сын, Иде было не по себе, она томилась и выражала свое неодобрение тремя словами: «Тут мастеровым пахнет!»

Дом на улице Пануайо, коридор, комната, где она жила с сыном, хлеб, который она ела, — все, казалось ей, было пропитано особым запахом и привкусом, тем дурным воздухом, который стоит в населенных беднотою кварталах больших городов, где ютится столько людей, фабричным дымом, потом. «Тут мастеровым пахнет!» Стоило ей открыть окно — и этот запах поднимался со двора. Стоило ей выйти из дому — и на улице ее окутывали нездоровые испарения. Люди, которых она видела, даже ее Джек, когда он возвращался с завода в блузе, перепачканной машинным маслом, — все распространяло это неотделимый от бедности запах, и она не могла от него отделаться, он переполнял ее тоской и омерзением, которое порою приводит к самоубийству.

VIII. КОТОРЫЙ ИЗ ДВУХ?

Однажды вечером Джек, вернувшись домой, застал свою мать необыкновенно возбужденной — глаза у нее блестели, лицо горело. Куда только девалась апатия, так тревожившая его?

— Д'Аржантон мне написал, — выпалила она. — Да, мой милый, в тот господин посмел мне написать… Четыре месяца не сообщал ничего о себе, а теперь, видя, что меня это совершенно не трогает, не выдержал… Он уведомляет меня, что возвращается в Париж после короткого путешествия, и сообщает, что если он мне нужен, то он в моем распоряжении.