Я хотел было спросить, зачем, но потом и сам все понял. А поняв, направился в костюмерную. Бегом.

Тем вторничным утром в октябре 1973-го я носил меха в последний раз. Надел я их в костюмерной и по Песьей подземке вернулся к центру парка на электрокаре, выжав из него все соки. Откинутая голова Гови болталась у меня на плече. На поверхность я выбрался за шалманом мадам Фортуны. И как раз вовремя: Лэйн, Энни и Майк уже приближались по центральной аллее. Майк сидел в кресле, а Лэйн его толкал. Никто из них не заметил, как я выглянул из-за угла шалмана — вытянув шеи, они все смотрели на «Каролинское колесо». А вот Фред меня заметил. Я поднял лапу. Он кивнул, повернулся и махнул уже своей лапой кому-то в маленькой кабинке над отделом заказов. Пару секунд спустя из всех колонок хлынула Гови-музыка: Элвис запел «Гончую».

Я выпрыгнул из своего укрытия и начал танцевать танец Гови — что-то вроде недоделанной чечетки. Майк раскрыл рот. Энни приложила ладони к вискам, словно у нее разыгралась жуткая мигрень, а потом засмеялась. А дальше последовало, наверное, одно из лучших моих выступлений. Я прыгал и скакал вокруг кресла Майка, почти не замечая Майло, который делал примерно то же самое, только в другом направлении. За «Гончей» настал черед «Роллинг стоунз» с их «Выгуляй собаку». Слава богу, песня эта довольно короткая: не думал я, что настолько вышел из формы.

Закончил я раскрытием лап для объятий и криком: «Майк! Майк! Майк!» Гови тогда заговорил впервые. В свое оправдание могу лишь сказать, что получилось у меня очень похоже на лай.

Встав с кресла, Майк тоже раскрыл руки и рухнул вперед.

Он знал, что я его подхвачу, и я подхватил. Меня все лето обнимали детишки в два раза младше него, но ни одни объятия не были такими приятными. Жаль, что я не мог его развернуть, сжать так, как сжал тогда Хэлли Стансфельд и выдавить из него болезнь, словно кусок хот-дога.

Уткнувшись лицом в мех, Майк сказал:

— А из тебя получился отличный Гови, Дев.

Я погладил его по голове, сбив с него пёсболку. Так близко выдать слова за лай у меня бы не получилось, поэтому я просто подумал: «Хорошему мальчишке положен хороший пес. Спроси у Майло».

Майк посмотрел в голубые сетчатые глаза Гови.

— Пойдешь с нами на лифтушку?

Я энергично кивнул и потрепал его по голове. Лэйн поднял майкову новую пёсболку и водрузил ему на голову.

Подошла Энни. Руки она скромно сложила перед собой, но глаза сияли радостью.

— Можно расстегнуть вам молнию, мистер Гови?

Я бы и не против, но допустить, конечно, этого не мог. У любого представления свои правила, а одно из непоколебимых правил Джойленда гласило: Гови, Пес-Симпатяга всегда остается Гови, Псом-Симпатягой.

На глазах у кроликов меха снимать нельзя.

Нырнув в Песью подземку, я снял меха, бросил их на кар и присоединился к Энни и Майку на ведущем к «Каролинскому колесу» пандусе. Энни с опаской глянула вверх и сказала:

— Всё еще хочешь на нем прокатиться, Майк?

— Да! На нем — больше всего!

— Что ж, хорошо. Наверное. — И уже мне:

— Высоты я не боюсь, но и особой любви к ней не испытываю.

У открытой двери кабинки стоял Лэйн.

— Забирайтесь, ребятки. Запущу вас ввысь, где воздух — зашибись. — Он наклонился и почесал Майло за ушами. — А тебе, дружок, придется посидеть тут.

Я сел у внутренней стены кабинки, поближе к колесу. Энни — посредине, а Майк — около дверцы, откуда открывался самый лучший вид. Лэйн опустил перекладину безопасности и вернулся к рычагу, не забыв при этом подвинуть котелок.

— Готовьтесь восхищаться! — крикнул он, и мы поползли вверх со скоростью коронационной процессии.