Был момент, когда я чуть не бросил свою карту в огонь, но сама по себе работа уже захватила меня, и мне не терпелось завершить ее. Предположим, когда-нибудь я стану отцом. Разве я не сочту своим долгом объяснить сыну или дочери, в каком мире они живут?

Я раздраженно покачал головой. Что за глупая мысль! Я не собирался обзаводиться семьей, не собирался жениться. Когда придет весна, я уйду далеко в горы. Есть на свете еще столько всего, что я должен увидеть.

Однако я вернулся к карте и тщательно нарисовал Черное и Каспийское моря. Сам Саким был родом из мест, расположенных недалеко от Каспийского моря, и прежде, чем попасть в Багдад и Алеппо, побывал в Ташкенте и Самарканде.

Наконец я свернул карту в трубку и лег спать.

Я долго не мог уснуть, мысли роились у меня в голове. Как сделать, чтобы Ичакоми поняла мой мир? Как заставить ее осознать, что ее собственный мир не может оставаться неизменным? Если она даже найдет место в горах, это будет лишь временным убежищем, от перемен нельзя спрятаться. Нужно приспосабливаться или умирать. Я сам видел, как люди избавлялись от старого образа жизни и привыкали к новому, как искали способы делать то, чего не делали никогда прежде.

Под утро я замерз больше, чем обычно. Выбравшись из-под шерстяного одеяла и бизоньих шкур, я помешал костер, добавил в него дров и выглянул из пещеры. Никакого движения в белом мире не наблюдалось. Небо стало плоским и серым, а река превратилась в блестящую ледяную дорогу.

Когда я шел к пещере Ичакоми, где все еще спали, снег скрипел у меня под ногами. Войдя внутрь, я помешал угли, уже подернутые пеплом. Огонь вспыхнул снова. Когда хорошее пламя выгнало холод из пещеры, я тихонько вышел и возвратился к себе. Сначала я дрожал у костра, лицо мое горело, а спину свело от холода. Однако постепенно пещера нагрелась, я взял свою оленью шкуру и снова принялся за карту. Замерзшие пальцы двигались с трудом, но меня захватила работа. Однако, пока я корпел над своим творением, сомнения мне не давали покоя.

Что значат для нее мои откровения? Поверит ли она в них? Я слышал, что многие индейцы сомневались в истинности историй, которые рассказывали европейцы, так же может засомневаться и она.

Предположим, она поверит. Что это даст ее миру? Ее вере? Ей самой?

Она — Солнце. Для своего народа — самая главная, и всегда будет ходить в своем мире с гордо поднятой головой, уважаемая и почитаемая. Что произойдет, если она узнает, что ее народ неизвестен в огромном мире, что ее веру в нем не признают? Я сидел над своей картой в замешательстве, потом отложил ее в сторону. Добавив в костер дров, уставился на огонь.

Может, лучше забыть о своей карте и предоставить Ичакоми возможность жить по-прежнему и верить в то, во что она верит сейчас. Но будет ли так?

Французам, испанцам, англичанам, голландцам — всем нужна земля. Они прибудут сюда и поселятся здесь. Кто способен им помешать? Лучше подготовить Ичакоми к тому, что все равно произойдет. Она казалась очень умной девушкой, или я находил в ней что-то такое, что хотел найти?

Эта мысль остановила меня. Почему меня волнует ее судьба? Она ничего не значит для меня. Когда погода изменится, мы разойдемся. Я пойду дальше, на запад, она — обратно, домой.

Но если у нее будет эта карта и она поймет, что произошло в других странах, она сможет лучше подготовиться к тому, что произойдет здесь.

Я подошел к выходу из пещеры и посмотрел на белую пустынную землю, лежащую передо мной. Горы, долины, степь — все застыло в ледяных объятиях зимы.

Топлива, мяса нам, наверное, хватит, чтобы переждать холода. Потом снова придется охотиться. Уйти на восток через равнины теперь невозможно. Однако нападения коунджерос мы могли уже не опасаться. Сейчас они, как любые разумные индейцы, должно быть, сидят в своих вигвамах. Оставался только Капата.