Он улыбнулся немного иронически, как будто сам сознавал несовершенство своего метода. Но он не собирался его менять.

Получив обратно «проверенную» рукопись квартета, Эдвард решил ее сжечь. На его маленьком письменном столе и так накопилось слишком много бумаги. Неожиданное обстоятельство помешало сожжению.

В одно ясное весеннее утро (уже близились каникулы и отъезд домой) к Эдварду зашел его сокурсник, пианист Герман Каринский, сын мюнхенского издателя нот, и с таинственным видом показал ему изданную партитуру фортепианного концерта Шумана. Вся консерваторская молодежь бредила этим концертом.

– Радуйся, – сказал Каринский, – я могу дать тебе эти ноты!

– Как это – дать ? – спросил Эдвард. – Одолжить?

– Нет, совсем  дать. Понимаешь? Новенькое издание. Ты будешь иметь его первый, раньше всех. Но, разумеется, не даром!

– Ты хочешь продать их?

– Нет, обменять.

– Вряд ли у меня что нибудь найдется… – Эдвард оглядел свою комнату. – Перестань говорить загадками!

– Хорошо. Давай сюда твой квартет и получишь концерт Шумана.

– Какой же смысл тебе меняться?

– Уж я знаю какой! Мой отец даст мне экземпляр любых нот, а рукопись начинающего композитора – это не так легко достать. Кто знает, а вдруг ты гений!

– Странная фантазия! – воскликнул Эдвард. – Возьми!

И, не помня себя от радости, он спрятал подарок Каринского в ящик.

– Э, нет! Ты должен написать мне что нибудь! И подписаться. Без автографа кто же поверит мне, что я не украл у тебя эти ноты? Через некоторое время я стану их всем показывать. Напиши что нибудь потеплее.

– Смешной ты! А если из меня ничего не выйдет?

– Тогда я спрячу их подальше, – сказал Каринский серьезно, – но что то мне думается, я не прогадаю!

Эдвард был тронут. Он достал квартет, взял в руки перо и задумался.

Что написать? С Каринским он был далек, его внимание совсем неожиданно. «На добрую память» – это слишком обычно, даже пошло. А другие слова не приходили в голову.

– Что же тебе написать? – спросил он.

– А это уж твое дело.

– Ты просишь – потеплее.

– Желательно.

Эдвард опять задумался.

– Эх, ты! Ну, бог с тобой, не надо теплоты. Напиши просто: «Герману Каринскому от автора».

Эдвард написал, но еще прибавил:

«Лучше спрячь подальше».

Таким образом он избавился от квартета, получив в обмен партитуру, о которой мечтал.

Через много лет он все разыскивал Каринского, чтобы взять у него свой квартет. Но Каринский уехал в Америку, а его родственники ничего не знали о рукописи: должно быть, он послушался Эдварда – «спрятал ее подальше». Но Григ боялся, что когда нибудь этот квартет найдется и все узнают, какую плохую музыку он написал в пятнадцать лет.

Так первый год в Лейпциге не принес почти ничего радостного. Экзамены кончились. Увертюра для оркестра – вернее, половина увертюры, потому что Григ не успел окончить ее, – была признана удовлетворительной. Профессор Юлиус Рихтер, вынужденный познакомиться с ней как член комиссии, сказал: «Они (то есть все педагоги, кроме него) загонят бедного ребенка в могилу!» Но это было сказано про себя и не могло стать официальным мнением. На экзаменационном листе он написал: «Большие способности». Однако в сочинениях Грига профессор Рихтер оставил немало следов своих двух карандашей: красным отмечались погрешности в гармонии, синим – все прочие ошибки. Но ведь Рихтер был «ловец ошибок», он находил их и у Бетховена!

Однако его предсказание относительно бедного ребенка, загнанного педагогами, почти оправдалось: на пути в Берген, проезжая через море, Эдвард простудился и заболел, а так как он был сильно переутомлен, то болезнь приняла дурной оборот: начался процесс в легких, и очень серьезный.