Он боялся, что будет мало народу. Но зал был полон, стояли даже у дверей. Оле Булль встретил знакомых, которых давно не видал. Он испытывал непривычное волнение, как бывало в дни молодости, когда каждый концерт был для него событием. Попадались, конечно, и неприятные люди, вроде музыкального критика Энгстада, признающего только итальянскую музыку. Критик заранее насмешливо улыбался, предубежденный, как и его собратья. К сожалению Оле Булля, его место оказалось рядом с местом критика.

– Скажите, пожалуйста, – обратился к нему Энгстад, придав своему лицу непонимающе испуганное выражение, – как это понять – норвежская музыка? Норвежский театр – это я еще понимаю. Но норвежская музыка!..

– Вы и театра в свое время не понимали, – угрюмо отозвался Оле Булль, – и тоже спрашивали, что это такое… Я помню…

– Но театр – это факт!

– И музыка также!

– Но как это можно целый вечер слушать одну норвежскую музыку! Ведь умрешь от скуки!

– Вы же слушаете целыми вечерами одну итальянскую музыку! – ответил Оле Булль.

– Как же можно сравнивать? – всполошился критик. – Итальянская музыка! Там культура, традиции, школа! А здесь что? Пастух со своим рожком, доморощенный скрипач с парочкой халлингов, какая нибудь гусятница с заунывным напевом… Конечно, это можно назвать и откровением, но…

– Но вы же еще ничего не слыхали! И пастуха с рожком никогда не видели! Вы для этого слишком поздно встаете!

– Да тише! Ведь уже начало! – зашептали сзади.

Концерт начался выступлением хора. Исполняли песню Нордрака «Да, мы любим наш край». Уже полтора года обсуждали в стортинге, быть ли ей официальным гимном, точнее говоря, даже не обсуждали, а просто не затрагивали этого вопроса. Бьёрнсону, как родственнику покойного и автору слов, неудобно было напоминать об этом, а между тем песня Нордрака существовала в народе. И если старый гимн исполнялся на официальных торжествах, то песня Нордрака слышалась на улицах во время народных гуляний, на студенческих сходках. Ее пели пастухи в горах и рыбаки в море. И даже дети, еще не ходившие в школу, распевали ее во время игр, не говоря уж о самих школьниках.

… Хору пришлось повторить песню, и весь зал слушал ее стоя.

– Удачное начало! – сказал критик Оле Буллю.

Оле Булль ничего не ответил.

Оркестр разместился на эстраде. Первое отделение было посвящено Нордраку и Свендсену. Музыку Нордрака к пьесам «Злой Сигурд» и «Мария Стюарт в Шотландии» Оле Булль знал: он слышал ее в бергенском театре всю, целиком. Теперь исполнялись только отрывки из нее, собранные в две сюиты. И, слушая эту чистую, как горный ручей, музыку, мастерски построенную и так хорошо ложащуюся на оркестр, Оле Булль с тоской вспоминал надпись, прочитанную им однажды на могиле Шуберта в Вене:

«Здесь погребено драгоценное сокровище,

Но еще более прекрасные надежды».

К Нордраку это было применимо еще в большей степени. Шуберт умер тридцати одного года, успев сделаться Шубертом, а Нордрак был весь в будущем и унес это будущее с собой в могилу.

Симфонию Свендсена Оле Булль слушал как то рассеянно, лишь изредка привычным ухом отмечая отдельные удачи. Ему понравилась разработка первой части и кое что другое. Можно было сказать, что симфония – произведение вполне зрелое, но Оле Булля она не захватила. Он все время думал о Нордраке и о надеждах, которые не сбылись. И во время антракта он ходил один и размышлял об этом.

А между тем в симфонии Свендсена все было подчинено строгим и точным правилам сонатной формы. Никакими новшествами, которые могли бы раздражить Оле Булля, она не отличалась. От Вагнера она была очень далека, и только некоторые чисто норвежские обороты и ритм прыжкового танца в средней части отзывались чем то современным.