Какая сладостная смертная мука! Его удерживало данное ею обещание. Гейбриел надеялся: она сделает все, что в ее силах, а как все получится, судить об этом было преждевременно.

Глубоко вздохнув, Антуанетта прижалась щекой к его животу, и он ощутил ее прохладное дыхание, охлаждавшее его разгоряченную кожу. Он тихо застонал, ему стало интересно, надолго ли хватит у него сил выдерживать такую пытку, и тут же понял, что нет, ненадолго. Для того чтобы прекратить мучения, ему надо было ответить на ее вопросы, и тогда бы его страдания окончились.

Да, но если он все расскажет ей, то не увидит письма как своих ушей; более того, он окончательно себя погубит. Она непременно все передаст Эпплби, и, вероятно, его посадят за решетку, осудят и заставят покинуть Англию, и тогда навсегда можно будет распрощаться с надеждой возвратить Уэксмур-Мэнор.

Гейбриел проглотил комок в горле. Она мягкими движениями, словно кошечка, языком ласкала его кожу то в одном интимном месте, то в другом, иногда же для усиления эффекта обхватывала кожу губами. Гейбриел чувствовал, что выдержка ему изменяет, что еще чуть-чуть, и он потеряет над собой контроль.

«Да расскажи ей обо всем, и дело с концом». Его мозг пылал, словно в лихорадке.

Вместо этого он схватил ее руками, мягко приподнял над собой и посадил так, как ему было удобнее, прямо над своим возбужденным приятелем. Антуанетта, тяжело дыша, уперлась коленями в ковер, а руками в его мокрую от пота грудь. Ее глаза широко раскрылись от представшего перед ней зрелища: их тела сплелись в один клубок, их горячая кожа воспламенилась от взаимных прикосновений.

Наступило мгновение экстаза.

Больше не было ни победителей, ни побежденных.

Наступил момент чистого, не омраченного никакими мыслями о письме наслаждения.

Антуанетта понимала; ей надо спасаться, бежать, но вопреки голосу рассудка совсем не собиралась этого делать. По-видимому, он страдал ничуть не меньше, чем она, но беда состояла в том, что она так же страдала, как и раньше. Теперь она лучше понимала, что происходит. Оказывается, вот что он чувствовал, когда пытался пробудить в ней голос страсти, когда сам хотел ее и в то же время подавлял свое вожделение. Ее новые знания, увы, не принесли ей облегчения.

Она вся дрожала, пока его руки крепко обнимали ее за бедра.

Неутихающие движения его ласкающих рук доставляли ей столько наслаждения, что ей хотелось, чтобы это никогда не прекращалось, а продолжалось бесконечно долго. А почему бы и нет? Внутри ее словно ожила ее прабабка, нетерпеливая, безрассудная, горячая, которая словно говорила: «Ты идешь по моим стопам, ты знаешь, что делаешь».

Вдруг за дверями комнаты послышались чьи-то спотыкающиеся неровные шаги. Они оба замерли, прислушиваясь. Неизвестным оказался Уоникот, который шел, напевая себе под нос слова какой-то песенки, иногда громко крича:

— Салли, я уже дома, Салли…

Антуанетта прикрыла ладонью рот, чтобы не прыснуть со смеха, когда ее взгляд случайно встретился с его взглядом, и она поняла по пляшущим огонькам в его глазах, что ему так же смешно, как и ей. Как раз в этот момент Антуанетта опомнилась, и благоразумие взяло вверх над страстностью.

Оттолкнув его от себя, она встала. Она ожидала, что он не отпустит ее, но ошиблась. По-видимому, он уловил разлитую в воздухе опасность и не захотел столь необдуманно изменять своему хозяину, занимаясь любовью с его любовницей. Через минуту он тоже присел и оправил на себе одежду, затем, упав на ковер, застегнулся и откинул руками волосы назад.

— Это была ошибка, — сказала Антуанетта, скорее обращаясь к самой себе, чем к нему. — Я думала, что сумею заставить вас почувствовать то же самое, что и я, но никак не ожидала, что мои желания будут столь сильными и необузданными.