Когда он снова наклоняется вперед, чтобы, видимо, поднять меня и прижать к себе, я начинаю драться и жалобно скулить, как побитая собака. Видимо, мои ногти вспарывают кожу его лица. Он отшатывается в сторону.

В полумраке он кажется вышедшим из пустыни джинном. Кожа смуглая, но идеальная, плотная, как на картинах, глаза, слегка миндалевидные, испуганные. Он невысокий, даже коренастый, фигура без лишних линий. Одет в местную полицейскую форму. Я и не помню, как подала сигнал бедствия и что там говорила. Все-таки стресс последнего года не пройдет так просто.

До меня вдруг начинает доходить, что все закончилось. Я плачу. Со стороны эти слезы могут казаться выражением боли или облегчения. Но внутри — это слезы тоски. Я так не хочу возвращаться в свой привычный серый мир.

Некоторое время спустя

Приглушенный голос Кристиана Бальмона было сложно с чем-то перепутать. В первое мгновение мне показалось, что начались слуховые галлюцинации. Но потом к ним прибавились визуальные, и я сбросила с себя остатки медикаментозного сна, приподнялась на постели, подтянув ноги к груди. Кристиан стоял у выхода из палаты и о чем-то говорил с врачом.

Мы явно еще в Каире. Он прилетел сюда? Так быстро? Ну конечно, он прилетел. Меня не было год. Все это время он меня искал, поднял на уши полицию Франции, выпал из рабочих процессов. Это же Кристиан. Он великолепен, и он любит меня. Правда, любит не той любовью, на которую я могла бы ответить с той же пылкостью. Но сейчас, кажется, я была рада.

Я судорожно оглянулась, как будто мой похититель мог обнаружиться где-то в глубине скомканных теней по углам, и тем самым привлекла внимание мужа. Кристиан оборвал разговор и развернулся. Его красивые глаза были печальны и пусты, но когда наши взгляды встретились, они вспыхнули.

Он пересек палату, сел рядом, не торопясь меня обнимать. Мощное академическое образование психолога так просто не растерять. Он знает, что переживает жертва насилия. Поэтому я отшатнулась, придала лицу выражение шока. По щекам снова покатились слезы — а это уже не игра.

Очень медленно и очень мягко он поднял правую руку, протянул ее так, чтобы я могла рассмотреть, что она пуста и открыта, что никакого замаха для удара нет, что он просто хочет прикоснуться, чтобы передать толику своей силы. Когда его ладонь опустилась на мое плечо, я тихонько заскулила. И это, кажется, тоже была не игра. Я смотрела ему в глаза, по щекам текли слезы. Кровь стыда вдруг бросилась в лицо. Перед глазами пробежали картинки всех тех безумных ночей, которые я провела на яхте. Я зажмурилась, задрожала, раскачиваясь на постели из стороны в сторону. И почувствовала, как руки мужа с предельной нежностью, но властно поднимают меня, прижимают к похудевшей за этот год груди. Меня окутывает его аромат. Колотит, но сознание, как назло, отказывается отключаться, не позволяя мне получить столь необходимую сейчас передышку. Крис осторожно гладит меня по волосам. Я плачу и дрожу.

— Через два часа у нас самолет, — шепчет он так, чтобы слышала только я. — Я договорился, тебя примет Оноре в своей клинике. Ты же помнишь доктора Оноре? — Он продолжает, не дожидаясь моего ответа. Оноре я помню. Старый друг семьи. Гениальный психиатр, специализирующийся на ПТСР и на насилии. У него клиника недалеко от Парижа. Дорогая клиника, хорошая. Скорее похожая на тюрьму. Но что такое тюрьма на пяти гектарах леса после маленькой яхты, на которой я провела целый год? — Ты восстановишься. Я буду рядом. Жаклин будет рядом.

Имя дочери прорезает пространство, как теплый нож — масло. Я застываю. Как будто кто-то накинул удавку на шею. Отшатываюсь, разрывая контакт, смотрю ему в глаза. Кристиан неумолим.

— Ты справишься, — повторяет он, не разрывая зрительного контакта.