– Видали мы и датчан и прочих разных шведов, – заметил Ашмерин. – Пришлось мне одному в Макао на пальцах кое‑что разъяснять, – Ашмарин сжал кулак и потряс им перед носом у Фомина.

– Ну, это ты зря так, Ашмарин. Гитлер, вроде, тоже эту самую Данию захватывал, так я говорю? – спросил Фомин у «учительши».

– Послушайте, молодые люди, – сказала женщина. – Что вы мелете? Неужели вы никогда не слышали о драме «Гамлет», о Шекспире?

– Слышали, – живо отозвался Фомин. – Шекспир, Шекспир… Ах, так он у нас в учебнике мелким шрифтом был напечатан.

– Ну и что из того, что мелким? – «учительша» пожала плечами. – Это величайший поэт, величайший драматург.

– А нам, кто в плавсоставе, мелкий шрифт простили, – пояснил Фомин. – Вот стишок там был, так его я выучил, это он тек начинался: «Быть… Быть…» Забыл…

– Быть или не быть, таков вопрос, – подхватила «учительша». – Что благородней духом – покоряться пращам и стрелам яростной судьбы, иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством? Умереть, уснуть – и только; и сказать, что сном кончаешь тоску и тысячу природных мук… Как такой развязки не жаждать? Умереть, уснуть. Уснуть? И видеть сны, быть может?

– Здорово складено, – восхитился Ашмарин. – Mы тут с другом тоже, как посмотрели на принца, так тоже про это же говорили. Правда, Фомин?

– Оно жаль, конечно, да по науке так выходит, что как умер, так и конец, – ответил Фомин в раздумье. – Вот вы, допустим, женщина, так вам трудней понять. А вог мне приходилось воевать. Посмотришь иной раз на побитых, а я их видал штабелями сложенными, так в голову и ударит: а почему это я жив? Чудно даже сделается. Вчера, можно оказать, из одного котелка вот с этим заправлялись, а сегодня он лежит, будто и не он. А каша, небось, в животе еще не остыла. Что он, у бога теля съел? Такой же парень, как и я, даже лучше, красивее, образованнее.

– Смелого пуля боится, смелого штык не берет, – высказал свою точку зрения Ашмарин.

– По‑моему, это все мысли вредные. Живи, выполняй предписания, и лады. А начнешь думать, так никакого топку. Я вот тоже, как увижу, бывало, что задумался кто, так погоняю крепенько, смотришь, вроде, повеселел парень.

– Ты это умел, – сказал Ашмарин. – Не зря тебя на флоте Погонялой называли.

– Да, видно, вам Шекспир не нужен, – оказала женщина.

– Это почему же? – строго спросил Фомин. – Время придет, и до Шекспира доберемся.

– Я совсем в другом смысле. В обратном смысле. В том самом «стишке», который вы учили, ведь там есть слова: «Так трусами нас делает раздумье и так решимости природный цвет хиреет под налетом мысли бледной…»

– Так трусами нас делает… раздумье, – порвженно повторил Фомин. – Вот уж верно так верно. А я что говорил?

– Ладно, пошли, – тронул Ашмарин Фомина за плечо. – А то еще раздумаешь.

– А вы что, кладоискательством занимаетесь? – спросила женщина, заметив ручку лопаты, выглядывающую из мешка. – Тогда вам спешить нечего.

Фомин и Ашмарин удивленно уставились на нее.

– Это через почему? – спросил Ашмарим.

– Клады в полночь открываются, – серьезно сказала женщина.

– Ну, наш клад от нас не уйдет, – махнул рукой Ашмарин и, увлекая за совой Фомина, скрылся за памятником, теперь уже ярко освещенным уличным фонарем.