Перед уходом довольный и счастливый Свирин хотел по привычке достать бумажник и отблагодарить, но Валерия заметила движение его руки.

— Какой ты смешной! За кого ты меня принимаешь? – сказала она и крепко поцеловала его, мягко подталкивая к дверям. – Уходя уходи, пока нас не застали. Больше нельзя оставаться.

Он берет с нее слово, что она непременно придет к нему завтра вечером.

— Могу ли я забыть? Если бы ты знал, как бы я хотела прийти к тебе навсегда! – и в этих ее словах звучит столько неподдельной тоски и отчаяния, словно они исходят из глубины сердца.

Грустными глазами она провожает его и запирает дверь.

«Кончена комедия!» – говорит она себе, но ей жалко той призрачной любви, которая мелькнула на мгновение и растаяла как дым. Еще не развеялись мечты, а хозяйка и «он» уже здесь.

Началась быстрая перестановка мебели «на всякий случай». Все передвинуто на другие места, и квартира уже не похожа на ту, которая была только что. Если бы Свирин вернулся, он не узнал бы квартиру.

— Ну, Любаша, – обратился гладковыбритый к лже-Валерии, – сегодня же вечером айда в Питер. Собирайся, вместе едем, там новое дело наклевывается. Поработаем!

Не стесняясь женщины в черном, он властно обнимает ее и сажает к себе на колени.

После ласк Свирина эти объятия кажутся грубыми. Она сидит на коленях у сутенера как подстреленная птица, боится сопротивляться, не в силах отвечать на заигрывания, вся съежилась и в глазах – тоска.

Хозяйка посмеивается и лукаво причмокивает языком.

– Голубки воркуют… Ухожу… Ухожу…

На следующий день, выходя из ресторана, Свирин еще имел слабую надежду увидеть знакомый силуэт. Даже прошелся несколько раз взад и вперед по улице. Ее не было.

Свирин был удручен происшедшим и не столько жалел денег, сколько не мог понять, как удалось его так легко «развести». Ведь обычно это делал он и считал себя крутым «разводилой». Он понимал, что Валерия ни больше ни меньше, как настоящая «кошка», за спиной которой прячется неуловимый «кот». Может быть, она и жертва этого «кота». А в сердце продолжало жить воспоминание о пережитой любви, пускай корыстной и фальшивой, но все же до такой степени захватившей обоих, что на короткий миг слились грани обмана и правды.

Отослав Пашу на Кавказ. Свирин решил на несколько дней уединиться в своей престижной квартире монолитного дома в Крылатском. Посидеть, подумать о жизни своей и чужой. Сделать выписки про человека, про власть, про жизнь и смерть. Никаких контактов, никакого спиртного, никакой пустой болтовни, никаких тренингов. Так и провел весь день, обложившись бумагами, книгами и брошюрами.

* * *

Холодным утренним светом засеребрилось окно. Медленно подымалась заря. Наступал новый день. Он нес новые силы тем, кто провел ночь во сне, новые надежды тем, кто задыхался в отчаянии в ночной тьме. Сначала медленно, затем быстрее и быстрее разливался свет. По мере того как невидимое солнце приближалось к горизонту, весело взлетела стая голубей, на минуту заполнив собой все пространство. Через минуту они вернулись, как бы решив, что не стоит лететь, если и здесь так хорошо.

Лучи апрельского солнца пробежали по унылой комнате и окутали спящего Абзаца золотой сеткой.

Комната наполнилась солнечным светом. Но новый день не нес с собой ни сил, ни надежды… Так думал Олег Шкабров, он же Абзац, и вслед за этими мыслями перенесся в самый ранний период своего детства. Вспомнилось ему раннее утро. Он представил себя маленьким пухлым пузаном, лежащим в постели, и слышится ему ласковый голос мамы над самым ухом: «Олежка, Олежка, вставай! Опоздаешь в школу! Смотри, отец узнает, будет тебе…» Слышит он этот голос и не может понять, во сне это или наяву, нет сил раскрыть глаза, так крепко разоспался.