Ведь сколько уже лет у него, в сущности, был только один по настоящему близкий человек – Шон, которого он любил и жалел, несмотря ни на что, о ком заботился, выполняя материнский завет, для которого жил. Шон – и больше никого…

А теперь, волею Бога и случая, у него появилась жена. Человек, о комором он обязан заботиться и кто должен отвечать ему тем же; человек, к которому он начал испытывать необыкновенную, почти болезненную привязанность, страсть. Не только физическую. В ее присутствии у него исчезает чувство одиночества. Появляется какое то подобие надежды, что в не очень далеком будущем он напрочь избавится от давно поселившегося в нем ощущения сиротства…

Рейвен сняла руки с клавиатуры, подняла голову и встретилась с ним взглядом. С некоторых пор он понял, что у него мало защиты от этих синих глаз под темными шелковыми ресницами, от этого чувственного рта.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, думая о своем. Треск полена в затухающем камине отвлек их. Они увидели, что старый лорд уснул в кресле, свесив голову на грудь, устав говорить, устав подпевать.

Близилось время сна, и, вспомнив об этом, Рейвен почувствовала, как начинают рдеть ее щеки.

– Нужно позвать кого то, чтобы его отвели в постель, – прошептала она.

– Пусть спит, – тоже шепотом ответил Келл. – Ему сейчас хорошо и спокойно. После пения, после разговоров с тобой у него немного притупилось чувство вины, которое, оказывается, в нем живет. И он умеет каяться, что дано немногим людям.

Рейвен наклонила голову.

– Я, пожалуй, пойду. Уже поздно.

Это не было приглашением присоединиться к ней, Келл понимал. В ней по прежнему живет чувство, призывающее к обороне – от чего?.. К защите – от кого?.. Разве он нападает на нее? Намеревается победить, смять, во всем подчинить себе?.. Да ничего подобного. Она ведь тоже, в сущности, одинока, и он желает помочь ей – и себе – пережить это одиночество, избавиться от него. Или хотя бы уменьшить его силу.

Ох, наверное, разумнее всего было бы оставить ее в покое, отступиться, заставить себя почти полностью забыть о ней. Наконец, найти ей замену… Так почему же он не хочет этого?.. Или не может?..

Он заставил себя вежливо улыбнуться и взглянул на часам, стоящие в одном из углов комнаты.

– Для меня, – сказал он, – это еще не время сна. Я привык ложиться гораздо позже. А сейчас, если позволите, постараюсь найти какую нибудь книгу в библиотеке вашего деда.

– У деда хорошая библиотека. Пойдемте, я провожу вас туда, – предложила Рейвен.

Они расстались у дверей библиотеки. Келл пожелал ей спокойной ночи, Рейвен взглянула на него с некоторой тревогой: его хладнокровие казалось ей подозрительным – что еще он надумал?..

Однако он ничего не надумал: и дни и ночи проходили спокойно. Тревога у Рейвен почти улеглась, осталось чувство неловкости – словно она в чем то виновата, что то не так делает, ущемляет или обижает другого. И было еще недоумение и даже некоторое недовольство: почему Келл так себя ведет? Выходит, она ему совсем безразлична?.. Но тут она обрывала себя: сама этого хотела и добивалась своим поведением – так как же она смеет винить кого то другого.

Она ложилась спать намного раньше, чем Келл. Устраивалась на самом краю широченной постели и долго не могла уснуть. Потом засыпала, а проснувшись, очень огорчалась, что ни разу к ней не приходил во сне ее пират, ее бесплотный возлюбленный – уж не обиделся ли он окончательно, что она ему изменила?

Как ни старалась она лежать поближе к краю, но каждое утро со стыдом и смущением обнаруживала, что в поисках тепла – за ночь камин почти совсем остывал – придвигается к Келлу, а его рука обнимает ее.

Если было уже светло, она вглядывалась в его лицо, красивое и спокойное, с едва заметно отросшей за ночь щетиной на щеках; лицо, таящее в себе какую то опасность, которая подчеркивалась глубоким шрамом на скуле.