Потом лампада погасла, и он остался лежать во тьме. В комнате царила мертвая тишина, и отгонять воспоминания ему было все труднее и труднее.

– Спи, – прошептала издали Арафель с жалостью в голосе. – Ах, Киран, спи.

– Я – человек, – ответил он ей шепотом. – Но перестану им быть, если отдамся камню.

И музыка пришла к нему – нежное пение, ласкавшее и наполнявшее невыразимой истомой, убаюкивая все его чувства. Он невольно заснул, и сны вползли в него, сны о гордом князе Лиэслиа, о его сжигающей гордыне, а иногда и бессердечии. Он тосковал по солнцу, которое вернуло бы к действительности привычные, обычные вещи; и когда наконец солнце встало, он уронил голову на руки и заснул настоящим сном, окончив битву за свою душу.

Кто‑то кричал. Он проснулся от медного воя тревоги и от криков, доносившихся с улицы, что готовится штурм. «К оружию!» – разносилось по коридорам Кер Велла и из дальних дворов. «К оружию и к бою!»

Страх поднял его на ноги, страх и безумное облегчение, что наконец враг был не внутри него, но снаружи и уязвимый для оружия в человеческих руках. Он натянул одежду и бросился в зал с остальными в поисках Скаги – вниз по лестнице в оружейную. Скага вооружался, с ним были и другие.

– Дайте мне оружие, – взмолился Киран, и Скага распорядился. Мальчики бросились измерять его, подыскивая доспехи по размеру. Звуки тревоги затихли. Все готовились к сражению. Мальчики вбегали и выбегали с колчанами стрел, и комната дымилась от разогреваемого масла. Его зашнуровали в кожи, и пажи со всех ног примчались со старой кольчугой. Киран нагнулся, и они просунули в нее его руки и голову; он выпрямился, и она впилась в его тело, пронзая ледяными иглами и ядом. «Нет», – услышал он настойчивый шепот, моливший его, но не обратил на него внимания. «Нет», – надрываясь, кричал уже он сам, чувствуя, как просачивается яд в его члены, леденя и лишая его сил. Слезы подступили к его глазам, а во рту появился горький и резкий привкус железа. Они зашнуровали его, и он встал; они пристегнули меч, и Скага в полном вооружении воззрился на него в изумлении, ибо члены Кирана ослабли, и пот струился по его лицу, замерзая на ветру. Боль нарастала, вгрызаясь в его кости и мозг, лишая его чувств.

– Нет, – закричал он Арафели и – нет! – прошептал он и рухнул на колени. И сломленный болью, согнулся теряя сознание. – Снимите, снимите это с меня.

– Помогите ему, – приказал Скага и в сомнениях метнулся туда и сюда, и кинулся заниматься своим делом, ибо наступление уже кипело, как водопад, и крики раздавались все ближе, и луки свирепо завывали, посылая стрелы вперед.

Пажи расстегнули пояс и распустили шнуровку, и сняли с него железо, пока он стоял на коленях, поверженный болью. Ему принесли вина и стали ухаживать как за ранеными, которых уже начали приносить со стен.

– Занимайтесь ими, – вскричал Киран, сжимая зубы от вгрызавшейся в его чрево боли. И глаза его защипали слезы стыда, что он отвлекает внимание от тех, кто умирал. Дрожа и истекая потом, он поднялся на ноги и, шатаясь, двинулся вдоль стен. Он вышел во двор, чтобы хотя бы взять лук. Но когда мальчик протянул ему колчан со стрелами, железная мука вновь охватила его: колчан выпал из его руки, и стрелы рассыпались.

– Он не может, – кто‑то сказал.