|
Долгополов притих, сконфузился. Мясник поманил полового пальцем: - А ну-ка, братец, на всю компанию расстарайся ухи наварной из налимьих печенок да расстегайчик с потрохами. Да спроворь скорей водки штоф. Долгополов сразу ожил, заерзал, сказал, вздохнув: - Приехал я изо Ржева-города должишко с дворцовой конторы получить, да сказали мне тама-ка, приходи, мол, месяца через два, нам не до этого. Вот какие дырявые дела-то мои. И сижу я в столице без гроша. Может, вы одолжите под вексель сотняшки две? - тронул он мягкое плечо мясника. - Я человек верный, да за меня и Барышников поручиться может... - Раз он поручиться может, у него и бери, - сухо сказал мясник. - Да у него и капиталов несравнимо со мной, он на селедках миллионы нажил. - Ну, ты! - прикрикнул на него сухопарый Барышников и, покручивая бороденку, приятно захихикал. Уха превкусная, штоф усыхал, вино развязало языки. Да и вообще в трактире довольно шумно. Народ здесь всякий, но на этот раз ни одного солдата. В соседней комнате три рожечника играли заунывные песни. А когда смолкли, раздался раскатистый, сильнейший бас иеродиакона, выгнанного из Невского монастыря за сугубое пьянство. Многие повылезли из-за столов, толпились в дверях, умильно слушали, разинув рты. Черный и лохматый, похожий на грека, иеродиакон поднялся во весь рост и, держа в десной руке стакан водки, провозглашал "вечную память в бозе почившему императору Петру Третьему". Голос его гудел страшно и уныло, а по впалым щекам текли пьяные слезы. Старички мотали головами, осеняли себя крестом и тоже готовы были пустить слезу. Иеродиакон залпом осушил стакан, крякнул и сказал: - Царь зело пил, и аз многогрешный такожде сим стражду. Вот крикну в стакан, и стекло от велия гласа мего разлетится. За посмотренье - рубль! Любители быстро собрали деньги. Иеродиакон поставил пустой стакан на стол, поднес к нему отверстую пасть и гаркнул: "Ха!" - стакан раскололся надвое. Все восторженно захохотали. А иеродиакону вручили другой стакан, наполненный водкой, и сказали: - А ну,отец,возгаркни многолетие благочестивейшей, самодержавнейшей... - Не стану! - выпучив глаза, заорал иеродиакон и затряс кудлатой головой. Опрокинув водку в пасть, он вытер усы и гнусаво запел на манер стихиры: - Дщерь Вавилона окаянная, како ты восходи-и-ла на престол... Барышников, прислушавшись из другой комнаты, приказал вышибить пьяного забулдыгу вон да надавать ему елико возможно по загривку, дабы не порочил своим неподобным поведением православную религию. Монаха уволокли. Снова заиграли щекастые рожечники с гусляром. Многие заказывали блины и пряженцы, как на поминках, кричали рожечникам: - Бросьте скоморошничать, а то изобьем вас!.. Царя сегодня закопали, а они в гусли-мысли. За многочисленными столиками гул стоял, только и разговоров, что о последних событиях в столице. Почти все были порядочно подвыпивши, кричали, не стесняясь. Старый кузнец с ремешком через лоб, посасывая трубку, бубнил все одно и то же: - Знатно, знатно вышло. Гвардия, армия, смерть в одночасье... Видать, самим сатаной сработано... Знатно, знатно вышло. Видать, самим сатаной... - А почему, дозвольте вас спросить, - заговорил, размахивая ложкой, кривой маляр в запачканной красками рубахе. - Почему это - прочь, прочь проходи! Нет, врешь, подлая душа, ты дай мне покойничку-то в лик взглянуть, в мертвый лик. |
