Да нешто это возможно, Данилыч?
Тот, не сразу переварив слова барина и все-таки поняв их смысл, набожно перекрестился, на глазах проступили радостные слезы, он взял клюку и молча стал ворошить в камине.
- Слушай, слушай: "Не может земледельство процветать тут, где никто не имеет ничего собственного". Ага, значит, мужикам собственность подавай?
Слушай дальше: "Законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества и привести их в такое состояние, чтоб они могли купить сами себе свободу". Мерси, мерси, ваше величество... Токмо примите в память - здесь не Англия, не Швеция и не Украина, здесь - Русь, ваше величество, с укладом искони древним. - Заносчивый, невоздержный, склонный к дрязгам и ссорам, он решил на сей раз посчитаться с Екатериной, которая иногда не стеснялась относиться к нему пренебрежительно. Он выпил серебряный стаканчик тминной, слегка прихрамывая, прошел к дивану, разлегся и закинул руки за голову.
- Данилыч, подойди-ка сюда, стань тут. Ну хорошо, допустим, выйдет закон отобрать у господ крестьян да дворню. А я-то, я-то с кем же останусь? Кто станет раздевать меня, обед готовить? (Старый Данилыч тер лысину, вздыхал, топтался). Нет, ты сам, Данилыч, смекни - господа, оставшись без дворни, станут чахнуть, погибать. На что это похоже? А там, по деревням-то! Великий разлад пойдет промежду помещиком и крепостными, свара, межусобица, и ради усмиренья мужиков придется войска туда посылать, целые полки двигать, кровь лить! А ныне, что ж... ныне помещики проживают спокойно в своих вотчинах, с мужиками ладят.
- В Кашинском уезде, Лександр Петрович, сказывают, на той неделе барыню дворня зарезала, а под Новым городом - барина-старика да двоих молодых господ ухайдакали, - соболезнующим голосом проговорил Данилыч, но Сумароков в точности не мог понять, на чьей же стороне его сочувствие.
- Ну и молчи. Ишь ты раскудахтался... Зарезали, зарезали...
- Я, Лександр Петрович, правду молвлю.
- Правду... Правда ныне не в почете, старик. В моих творениях я тоже сущу правду излил, а всемилостивая государыня на дыбы, нет-нет, да ножкой и притопнет. Вот те и правда. А тебе ведомо, кто я? Я первый пиита в России, да меня весь свет знает, Париж обо мне пишет. Да если бы не я, и театра в России не было бы. Я не граф какой-нибудь, я Сумароков! А ты - зарезали. Деревня... Дай-ка тминной!..
Он выпил, пожевал вяленой рыбы и брезгливо сплюнул.
- А я, Данилыч, критику и на помещиков делаю, кои тиранство для крестьян своих приуготовляют, мануфактуры у себя заводят и прочие вымыслы.
Суконные заводы ныне в моде. Да разве для земледелия полезны они? Не токмо суконные дворянские заводы, но и лионские шелковые ткани приносят во Франции обогащения меньше, нежели земледелие. А Россия паче всего на земледелие уповати должна! И чтобы заводы не одному помещику доходны были, а и крестьянам. И были бы крестьяне работники, а не каторжники. Тогда они и резать помещиков не станут. Эх, да чепуха это. Разве дворянское дело заниматься фабрикой? С Мишки Ломоносова, царство ему небесное, узоры нечем брать: он был мужик, он, бывало, треску живьем жрал. Фабрикантом-то ему больше пристало быть, нежели поэтом...
Взбадривая себя табаком и тминной, Сумароков всю ночь просидел над Наказом.
Екатерина, просматривая докладную записку Сумарокова, гневалась.
Подчеркнув то место, где Сумароков особо сильно противоречил ее мыслям, Екатерина сбоку написала: "Господин Сумароков хороший поэт, но слишком скоро думает, чтобы быть хорошим законодавцем. Он связи хорошей в мыслях не имеет, чтобы критиковать цель". |