«Рентген в час… Концентрированную радиоактивную грязь хлещут в море…»

Он поставил колбу с водой на землю. Ощущал лицом мелкие брызги разбивающихся о берег волн. Несколько раз облизнул быстро солонеющие на морском ветру губы. Нетерпение охватило все существо его. Стремительно стал прохаживаться взад и вперед вдоль берега. Непрерывно нарастающий гневный гул моря будто удесятерял его силы, злость. Он бросил радиометр на влажный песок, судорожно сжал кулаки. Песок то влажнел и отдавал глянцевым блеском при накате волн, то будто мгновенно просыхал и становился белесовато‑матовым, когда волна отходила.

– Простите меня… – сказал он вдруг. Море вторило ему в ответ надсадным грохотом. – Простите… – еще раз сказал он в пространство.

Он проиграл… Факт… Все его благие намерения привели вот к этому: струя радиоактивной пульпы от атомного блока и вал разбавляющей воды от береговой насосной…

Беспомощность, ощущение фатальной неизбежности случившегося толкали его душу то во власть отчаяния, то к холодности стороннего наблюдателя.

«Здесь все просто. Тайны нет. Торбину, Мошкину, Алимову надо прикрыть свою несостоятельность… Или это и есть руководство?.. Если это так… Нет, нет… Именно… И еще… Еще кому‑нибудь это надо… Срок – это не голая временная категория. За ним чины, награды… Многое, многое… В конце концов – признание, жизненный успех…»

Палин вновь ощутил прилив яростного нетерпения, придавшего ему сил. Он схватил радиометр, полуутонувший в морском песке, колбу с водой и плавающими в ней «икринками» радиоактивной смолы и побежал вдоль траншеи к зданию управления. Ярость все более придавала сил, и он наращивал бег. Ощущал разгоряченный стук сердца от бега и от волнения. Явственно увидел перед собой прохаживающегося по кабинету Торбина. Сытое пузцо. Руки глубоко в карманах. С желтоватинкой круглая литая болванка лица. Уверенно ступает по бледно‑зеленой латексной дорожке. Взгляд под ноги. Думает…

Палин вбежал в управление, но за порогом заставил себя остановиться, перевести дыхание. Туда‑сюда сновали знакомые и незнакомые лица. Не замечал, кто именно, взгляд не фиксировал. Как обычно, эксплуатационники, строители, командированные. Кто‑то приветствовал его Он не замечал, кто…

Внутренняя пружинистая сила толкала его вперед.

Он шел, еле сдерживаясь, чтобы не перейти в бег. Поднялся на второй этаж, перешагивая через ступеньки. Сердце выскакивало из груди.

«Спокойно, спокойно…» – шептал он сам себе.

Перед дверью кабинета Мошкина он вдруг остановился, ощутив внезапную неуверенность, но тут же резко, даже зло толкнул дверь и вошел. Остро пахло латексным паласом. В кабинете был один Торбин. Когда Палин вошел, он в раздумье прохаживался вдоль стола заседаний, как‑то резко ставя ногу на грань каблука и четко перекатываясь на носок. Это выглядело смешно. Палин еле улыбался, в глазах ирония. Захваченный врасплох, Торбин покраснел. Остановился. Повернулся к Палину. Стойка, ноги чуть в стороны, властная, монументальная. Полы пиджака откинуты назад, руки глубоко в карманах. Глаза серые, холодные, чужие. Краска еще не сошла с его лица. Некоторое выражение растерянности.

– У вас что? – спросил Торбин глухим голосом.

– Вот что! – Палин протянул ему колбу с радиоактивной водой, не сводя с Торбина глаз и ловя каждую тень на его лице.

– Что это?

– Радиоактивная вода с пульпой… Видишь, «икринки» плавают?..

Лицо Торбина гневно побурело, но голос прозвучал все так же сдержанно‑глухо.

– Зачем вы принесли сюда это? Здесь не лаборатория…

– Я принес это с берега моря…

Палин внимательно следил за начальником главка и ощущал в себе постепенно нарастающее раздражение.