Перл была одной из лучших студенток третьего курса. Эта маленькая, худенькая девушка с шишковатым лбом, совершенно лишенная чувства юмора, старательная, педантичная и не по возрасту умная, была на два или три года моложе большинства своих однокашниц. Она завоевывала стипендии с такой же легкостью, как пьяница пьет даровое виски, и сокурсницы высмеивали, баловали и ненавидели Перл за ее наивную откровенность.

Перл попробовала свои силы в ораторском искусстве и потерпела неудачу — редкий для нее случай, поскольку спортом она не занималась. Ее речи на репетициях были статистически бездушны, как показания термометра, и сухи, как сухари. Тем не менее Перл вечно околачивалась в Дискуссионном обществе и, широко открыв бесцветные глаза, с обожанием смотрела на блистательную Энн, которая лихо жонглировала трескучими фразами. Она вступила в Социалистический клуб и, заикаясь от восторга, поддакивала Энн, когда та утверждала, что все они, разумеется, принадлежат к касте утонченных и высокообразованных женщин и поэтому их долг — помогать труженикам, на чью долю не выпало подобных благ. А когда Энн, торопливо пробегая по двору колледжа, приветливо махала ей рукой. Перл от счастья заливалась румянцем.

И все же, когда Энн собиралась на Весеннюю вечерню Пойнт-Ройялского общества зеленых насаждений, дабы произнести там краткую речь, именно Перл Маккег вошла в ее комнату, села на жесткий стул и долго смотрела на Энн, пока та не почувствовала, что вот-вот закричит, после чего, потирая свой срезанный подбородок, неожиданно выпалила:

— Энн, вы… вы говорите теперь в тысячу раз свободнее, чем два года назад, когда я в первый раз слышала вас в ХАМЖ.

— В самом деле?

— В тысячу раз красноречивее. Вы теперь лучше знаете, как овладеть вниманием толпы.

— Просто…

— И у вас теперь такие широкие интересы. Вы уже не пробинцналка. А я, наверно, все еще провинциалка.

— Конечно, если…

— Вы могли бы стать знаменитой женщиной и прославиться на всю страну.

— Ну, это уже вздор!

— Но почему же, почему вы продались, Энн? Зачем вы ищете популярности у всевозможных идиоток, какие только есть в колледже?

— Нет, все-таки…

— Вы должны меня выслушать! Потому что я вас люблю! Потому что только у меня хватит смелости вам сказать, и, наверное, только я знаю, что вам сказать! Когда вы заявили, что выходите из ХАМЖ, я была там. Я восхищалась вами, страшно восхищалась. Я тогда тоже бросила ХАМЖ, только я никому ничего не сказала. Просто перестала туда ходить — и все. И наверно, никто даже не заметил, что меня нет! Вы вели себя просто замечательно. А теперь вы якшаетесь с руководителями ХАМЖ, и подлизываетесь к ним, и похлопываете их по плечу, и намекаете, что в глубине души вы, быть может, даже жалеете, что ушли, да только вам приходится твердо стоять на своем. И вы становитесь спесивой! Да, да, не спорьте! Вроде преподобного доктора Степмоу, который является сюда, называет всех «сестрицами» и теоретически похлопывает нас по плечу. Наверное, он и практически похлопывает по плечу девушек, у которых плечи мягче, чем у меня! Да, вы спесивая! И угодливая! «Все для мужчин и еще больше для женщин!» Вы льстивая! Энергичная! Деловая! Умная! И такая веселая, хотя на душе у вас кошки скребут! Живая и остроумная! И фальшивая! О Энн, не продавайтесь! И не думайте, будто вы такая уж выдающаяся личность. Вы слишком выдающаяся личность, чтобы, упиваясь этой мыслью, иссушить себе сердце.