– Только тише. Оля с дежурства вернулась.

Разуться получилось не без труда – очень уж закружилась голова, стоило только нагнуться, ну а потом меня завели в комнату, зажгли свет и усадили за круглый столик у окна.

– Сейчас чай пить будем, – сказала Валя, ставя чайник на одноконфорочную электрическую плиту.

– Да я сам! – вызвался я нагреть воду и – нагрел, но лучше бы, наверное, лишний раз не напрягался.

Как пили чай, уже толком и не помнил. Дальше – провал.

Очнуться заставила пощёчина – хлёсткая, болезненная, не первая. А ещё – резкий запах нашатыря.

Да что такое?!

Сознание прояснилось в один миг, будто и не пил. Я сразу вспомнил, где нахожусь и как сюда попал, а раз мне отвесили пощёчину…

От одной только мысли об этом бросило в жар, но нет – пусть и лежал на кровати, но на кровати заправленной, да и сам оказался одет. Ну и главное: пощёчину мне влепила не Валя, а Ольга Мороз, и поводом для неё точно стали не любовные поползновения.

– Очнулся! – с облегчением протянула брюнетка и кинула смоченную нашатырём ватку на стол к двум чашкам и заварочнику. – Петя, ты совсем дурак? Ты что творишь?!

Стоило бы выяснить, о чём речь, но спросил я о другом:

– А Валя где?

– На дежурство ушла, утро уже.

И точно – за окном начинало светать. Действительно, утро.

– Ты хоть помнишь, что ей наговорил? – потребовала объяснений Ольга.

Я неимоверным усилием воли заставил себя усесться на кровати, зажал гудевшую, словно колокол, голову в ладонях и охнул.

– Да вроде ничего такого и не говорил… – прохрипел я пересохшей глоткой и протянул руку в сторону стола. – Дай попить!

– Вставай! – потребовала Ольга и ухватила меня под руку. – Да вставай ты!

– Чего тебе?

– Шевелись, Петя! Не раскисай!

Пришлось подниматься на ноги. Голова немедленно закружилась, и я едва не упал, ладно хоть ещё успел опереться о стену.

– Пошли!

Мы перебрались в далеко не столь просторную соседнюю комнату; там Ольга позволила мне плюхнуться на кровать, а сама отошла к окну. Домашний халатик ей чертовски шёл, и вид сзади показался привлекательней некуда, но сейчас мне было не до созерцания девичьих прелестей – чем дальше, тем сильнее мутило, а к горлу то и дело подкатывала тошнота.

И что я такого мог наговорить Вале? Неужто признался в любви?

В голове мелькали лишь какие-то обрывистые воспоминания, но нет – думаю, до такого всё же не дошло. Да и не стала бы психовать по этому поводу подручная Альберта Павловича. Ей-то какое дело до моей личной жизни? Тут определённо что-то другое. Как пить дать – несравненно более серьёзное.

Но что?

Ольга тем временем подняла доску подоконника и открыла небольшую нишу, в которой лежали сделанные мной ключи, миниатюрный никелированный пистолет и пачка патронов двадцать второго калибра, фотокамера, замаскированная под пачку папирос, потайной фонарик, а ещё – несколько пузырьков и картонных коробочек с таблетками.

Брюнетка выщелкнула две пилюли, вложила их мне в руку и протянула стакан с водой.

– Пей!

Было так паршиво, что не стал задавать никаких вопросов, закинул таблетки в рот, хлебнул воды, судорожным движением проглотил. Не ощутил никакого моментального эффекта, но не вырвало – и то хлеб.

Стоп! Вот о еде точно не стоит вспоминать…

Какое-то время я молчал и размеренно дышал, перебарывая дурноту, затем спросил:

– Что такого я наговорил Вале?

– Не помнишь?

– Не-а…

– Ты ей в убийстве сослуживца сознался, идиот!

Садани Ольга меня вместо ответа молотком по темечку, и то меньше поразился бы.