На мотоцикле лежали куртка, кожаные штаны и высокие ботинки. Они явно долго были в употреблении, и Диллон улыбнулся:

— Напоминают о моей юности. Пойду примерю их.

Фахи оставил работу и потер глаза: он явно устал.

— Послушай, Син. Это обязательно делать завтра?

— У тебя какие-то трудности?

— Я говорил тебе, что хотел бы приварить оперение к кислородным цилиндрам, чтобы придать им бо́льшую устойчивость в полете. У меня на это не остается времени. — Фахи бросил гаечный ключ на верстак. — Мы слишком торопимся, Син.

— Винить за это надо не меня, Данни, а Мартина Броснана и его друзей. Они дышат мне в затылок. Почти взяли меня в Белфасте. Один Бог знает, когда они могут объявиться снова. Нет, Данни, сейчас или никогда.

Диллон повернулся и ушел. Фахи неохотно взял гаечный ключ и продолжил работу.

Одежда оказалась Диллону впору. Он осмотрел себя в зеркале гардероба, застегивая молнию куртки.

— Вы только посмотрите, — сказал он тихо. — Мне снова восемнадцать, когда весь мир был молод и все казалось возможным.

Он расстегнул куртку, снял ее, потом открыл портфель и достал оттуда пуленепробиваемый жилет, который дала ему Таня при их первой встрече. Он натянул его на себя, застегнул крючки и снова надел кожаную куртку. Потом Диллон присел на край кровати, достал вальтер из портфеля, осмотрел его и прикрепил глушитель Карсвелла. Проверив затем беретту, он положил ее на тумбочку у кровати, засунул портфель в гардероб, выключил свет и улегся на кровать, устремив в наступившей темноте взгляд в потолок.

Он никогда не испытывал волнения, ни по какому поводу. Так было и на этот раз, накануне того дня, когда он собирался осуществить самую главную акцию в своей жизни.

— На этот раз ты делаешь историю, Син, — произнес он тихо. — Историю!

Диллон закрыл глаза и через некоторое время заснул.

Ночью опять шел снег. Когда пробило семь, Фахи вышел на улицу проверить состояние дороги. Вернувшись, он застал Диллона в дверях дома с кружкой чая в одной руке и бутербродом с ветчиной в другой.

— Не знаю, как ты можешь есть, — обратился к нему Фахи. — Я не мог проглотить ни крошки. Я сейчас подгоню машину.

— Ты боишься, Данни?

— До смерти.

— Это хорошо. Это дает соответствующий настрой, то состояние, в котором можешь почти все.

Они подошли к сараю и остановились возле «форда».

— Он готов, как и должен был быть, — сказал Фахи.

Диллон положил руку ему на плечо:

— Ты совершил чудо, Данни, настоящее чудо.

К ним подошла Анжела. Она была готова ехать. На ней были ее старые брюки, сапоги, свитер и лыжная теплая куртка, а на голове берет.

— Мы едем? — спросила она.

— Скоро, — ответил Диллон. — А сейчас давай втащим мотоцикл в фургон.

Они открыли задние двери «морриса», поставили доску и по ней вкатили «БСА» внутрь. Диллон укрепил его на подставке, а Фахи засунул в фургон доску. Туда же он положил шлем.

— Это для тебя. Свой я положил в «форд». — Поколебавшись, Фахи спросил: — Ты взял с собой оружие, Син?

Диллон достал беретту из внутреннего кармана черной куртки.

— А ты, Данни?

— Господи, Син, я всегда презирал пистолеты, ты это знаешь.

Диллон положил беретту обратно и застегнул молнию на куртке. Закрыл дверцы фургона и повернулся к сообщникам.

— Все готово?

— Тогда мы можем трогаться? — спросила Анжела.