|
Но так ничего не смог вспомнить, да и Веркин отец, моя руки, отреагировал совсем по-другому: – Поляки что ли? Костя ничего не понял. Не понял причину волнения Веркиного отца. – Какие же мы поляки?.. – отозвался Базлов с обидой. – Да вижу, вижу… морды наши, христианские, не этих католических собак! Тьфу ты, господи! Веркин отец нашел взглядом икону в углу и перекрестился мокрыми руками. Костя вспомнил, как пару раз ходил в церковь, и тоже перекрестился, стараясь сделать все правильно, хотя за ним никто не следил. К его огромному удивлению, Базлов последовал его примеру. А вот Гнездилов с ехидной улыбочкой на губах даже не подумал креститься и демонстративно отвернулся, но на него, к счастью, никто не обратил внимания: пацан есть пацан. – Ну, тогда прошу пожаловать за стол! – скомандовал Веркин отец, вытирая руки. – Меня, кстати, Иваном Лопухиным кличут. Верка! Неси пироги! Не забудь лука зеленого и огурцов малосольных. Верка словно только этого и ждала и стала выставлять на стол один пирог за другим. Она раскраснелась, волосы у нее рассыпались, словно пшеничный сноп, глаза потемнели и сделались синими-синими, как вечернее озеро. Не один Костя залюбовался ею. В горнице даже наступила минутная тишина. Кошка спрыгнула с печи и стала ласкаться к хозяину, задрав хвост трубой. – Верка, подай что покрепче! – велел отец, но как-то странно, словно прислушиваясь к звукам снаружи. Да он «богомолов» ждет! – догадался Костя и остановил хозяина дома: – У нас все есть! Он уже целую минуту тряс хабар-кормилец под столом и с холодеющей душой боялся посмотреть, что же вытряс: если пиво, то это конец, если вино, то их точно не поймут и признают поляками, если же ничего не вытряс, то это хуже всего. А когда взглянул под ноги, то лишний раз убедился, что хабар-кормилец все-таки настоящий хамелеон, потому что приспосабливается к ситуации и обстановке. Он выдал штоф чистейшей водки и длинный ломоть сала в белой тряпице. Сало оказалось таким свежим, что горница тут же наполнилась умопомрачительным запахом. А еще он по инерции облагодетельствовал огромным караваем белого хлеба и банкой заводской русской горчицы. Гнездилов цап-царап – схватил банку и спрятал за спину. – Вот это дело! – воскликнул Иван Лопухин. – Давно я не сидел в хорошей компании. А когда вы приехали? Я что-то не заметил. Костя запнулся, сделал вид, что жует краюху хлеба. Кто его знает, что сейчас происходит в мире? Как бы не опростоволоситься. – Да утром еще, тятя, – спасла положение Верка. – Пришли через Варварку. – Мы на Маросейке встали, – объяснил Костя, чтобы упредить расспросы. Еще в школе он увлекался историей Москвы и знал, что обычно на Маросейке останавливались все приезжие купцы. – Да, времена сейчас… – сказал Лопухин, намекая на что-то. – А что же ты их не накормила до сих пор?! – укорил он дочь. – Да тебя ждали, тятя… – Это хорошо, – согласился Лопухин, погладив бороду, и налил всем по полной чарке. – Молодцы, что дождались. За это надо выпить! Костя думал, что после недавней пьянки водка в него не пойдет, но, как ни странно, она проскользнула внутрь, словно горло было смазано маслом: «Бульк!» И вот он уже закусывал толстенным куском сала. Майор с Гнездиловым не отставали и жевали вовсю, налегая на Веркин мясной пирог и булочки с требухой. Гнездилов незаметно отодрал с банки этикетку и выставил горчицу на стол. – Хороша смоленская водка… – сказал Иван Лопухин. – А что у вас слышно о поляках? Дались тебе эти поляки! – подумал Костя, боясь попасть впросак, и ответил: – Да не шалят вроде… а там кто их знает?.. – Ну да, ну да… – согласился Лопухин. |
