|
При этом он все время крякал от удовольствия. Нравилась ему немецкая горчица. В окно постучал со двора старший сержант Хамзя: – Эй, хозяин… Вид у него был болезненный, а щитки на морде из желтых стали почти белесыми. Косте показалось, что Хамзя его заметил, и отпрянул вглубь чулана, вспомнив, что у «богомолов» острое зрение. – Ой! – Верка сделала вид, что испугалась, и заскочила в чулан. – Много их там… умаялись… снова лошадей требуют… – Она прижалась к Косте. – Боязно!.. – Не бойся, – сказал Костя, ощущая, как бьется ее сердце. Во рту у него стало сухо-сухо. Да и собственное сердце готово было выскочить из груди, как пробка из бутылки шампанского. – Верка! – приказал Лопухин. – Лошаков белым хлебом не корми и убери со стола. Я на конюшню за лошадьми! – Хорошо, тятя, – отозвалась Верка, еще крепче прижимаясь к Косте. Иван Лопухин вышел, потянув за собой запах конюшни, сала и водки. Костя едва не поддался искушению поцеловать девушку. У него аж голова закружилась от таких мыслей. Волосы у Верки пахли хлебом и ромашкой, и вся она была ароматная, как земляника. – Вера… – произнес он, теряя остатки воли. – Что?.. – Она подняла на него глаза, которые в темноте чулана стали бездонными, как море. За печкой что-то забубнил майор Базлов, слышался его сухой баритон: «Вот застряли… кому это надо?.. скорее бы… ну хорошо… ну я им всем… кто старое помянет…» С кем он там болтает? Костя почему-то захотел подслушать его, но «надеть» шлем-самосборку не решился. На дворе залаяла собака – зло, визгливо, срываясь на истерику. Гнездилов выполз из-под стола и украдкой налил себе огромную чарку водки. Косте было все равно: пусть хоть зальется, подумал он мимоходом. И вообще, он стал вспоминать все, что не относится в данный момент к делу: о том, что у него в кармане три патрона, и о том, что экзокомбез, похоже, восстановился, и о том, что надо идти и делать дело, которое он обещал генералу, а не зажиматься с красавицами по углам. В общем, всякую чепуху. Размышляя обо всем этом, он словно невзначай прикоснулся губами к ее щеке. Кожа у нее оказалась восхитительная, нежная как шелк и пахучая. – Поцелуй меня… – попросила она и, закрыв глаза, приподнялась на цыпочках. И тут произошло то, о чем Костя вспоминал впоследствии с большим стыдом и сожалением. Шлем-самосборка, будь он неладен, почти бесшумно закрыл ему голову. Верка отшатнулась. Глаза ее наполнились ужасом. И хотя шлем тут же вернулся в исходное положение, она уже убегала, грациозно, как лань, мелькнув по ту сторону двери. – Леший! – Подожди! – опешил Костя. – Стой! – Но было поздно. Он и сам словно очнулся и понял, что пора действовать. Снаружи раздавались знакомые звуки: «Чмок… чмок…» «Богомолы» пожирали рыбу. Гнездилов самозабвенно наливался водкой. Базлов все еще твердил: «…бу сделано… всенепременно… не ошибусь…» Костя прошел мимо него, подумал, что Базлов молитву читает, да забыл слова, и осторожно выглянул в окно. «Богомолы» валялись в лежку. Среди них он увидел Амтанта, который был таким усталым, что спал прямо в луже у стены. Что же они там такое делают, в этом «третьем мире»? – подумал Костя, кто у них эти рабы? – и сказал, оглянувшись: – Серега, напьешься, тащить не будем, останешься здесь. От его беззащитности, которая так нравилась Косте, не осталось и следа. – Не напьюсь, – заверил его Гнездилов, вливая в себя еще одну чарку водки. – У меня открылось второе дыхание. – Смотри, я предупредил. – А хозяин нас не того? – из-за печи появился Базлов, с опаской поглядывая в сторону ближайшего окна. |
