|
. – Ну да, ну да… – согласился Лопухин. – А то у нас поговаривают, к лету война будет. – У нас тоже поговаривают, – со знанием дела сказал Базлов. Костя вздохнул с облегчением, потому что последние несколько минут Базлов сидел и злился. Это было так заметно, что Костя едва не пересел поближе к хозяину дома. Выпили еще по две чарки водки. Закусили, и Костя сказал: – Мы приехали посмотреть на ваших лошаков. Чудные говорят о них вещи. Он намазал горчицей хлеб, сверху положил кусок сала. – Ну вот… – недовольно буркнул Иван Лопухин и даже на мгновение перестал жевать. Видно было, что он не любит эту тему и что она для него болезненная. Потом он тоже, глядя на Костю, намазал кусок хлеба горчицей, только перестарался с порцией. Костя подумал, ну все пропали, сейчас заявит, что мы поляки. Однако Лопухин стоически сжевал хлеб с горчицей и произнес, вытирая слезы: – Крепка заморская зараза! Немцы еще такой не привозили. – Он крякнул от удовольствия, его отпустило, и он сказал: – Значит, и вам известно о лошаках. Ведь просил боярин не болтать, да разве воду в сите удержишь? – Он осуждающе посмотрел на дочь. На всякий случай Верка спряталась за занавеску. – Кто они такие? – спросил для приличия Костя. – Понимаешь, в чем дело, – наклонился Лопухин вперед и перешел на шепот, – я вначале думал: черти, как в Библии написано. Но лошади их не боятся! А это, брат, о многом говорит. Лошади черта за версту чуют и к себе не подпустят. Стало быть, лошаки имеют подход к ним. А значит, они не черти. Мы здесь с мужиками беседовали. Сказывают, что они железные люди. А о железных людях в Писании ничего нет. Вот мы и ломаем голову. – Ну да… ну да… – согласился Костя. Серега Гнездилов, который, видно, умаялся от впечатлений и водки, задремал, припав щекой к стене. Ему больше не наливали. – А что они возят? – спросил Базлов. Косте показалось, что Лопухин готов был рассказать больше, да майор перебил его мысль. – Так мы ж не знаем. Нам не говорят, – посетовал Лопухин. – Только дай подвод самых крепких и лошадей выносливых. Они даже наших мужиков не берут, а последние дни все вывозят и вывозят. К вечеру возвращаются – лошади с ног падают от усталости. – Лопухин оглянулся на окно в прихожей, которое выходило во двор. – А куда ездят? – А кто же его знает? – вскинул глаза к потолку Лопухин. – Может, у них здесь какие другие службы есть? – спросил Базлов, но так, чтобы запутать конюха. – Знамо дело, – вдруг ответил Лопухин. – Кузня целая! У Базлов водка пошла не в то горло, и он долго кашлял. – Говорят, что они хаживают за три мира! – опять же шепотом добавил Лопухин, так, как принято сообщать о страшной тайне. Серега Гнездилов, не открывая глаз, спросил: – Как это? – А вот так, – теперь уже важно ответил Лопухин, – говорено, что лошади устают, а эти лошади у нас пушки тягают. А гул откуда? – Откуда? – спросил Костя. – Оттуда! – поднял палец конюх. – Поговаривают, что царю-батюшке Романову отвалили три мешка золотом. А бояре наши серебром умылись да разбежались кто куда. Кремль опустел. Я да ключник Шленкин остались. Да вот Верка. Была еще свояченица Прасковея, но и она вчерась в деревню ушла. Говорит, от гула у нее в голове у самой гул идет. – А что такое «за три мира»? – спросил Костя. Иван Лопухин крякнул, замолк, словно приготовившись к речи, а потом выдал: – Один раз я с ними хаживал. Воронок наш захромал, и пришли они за новым конем. – Он замолчал, словно что-то припоминая. – Да… за новым, – повторил он, – а запрягать не умеют, да и руки у них, ясное дело, не так вставлены… с чего бы им правильными быть? Он снова многозначительно замолчал. |
