|
Ведет он себя, как подросток. Интересно, почему он не применил ничего из своего вооружения со всякими там чудесными превращениями типа иглы, похожей на трехгранный русский штык? Нетипичный подросток. Нетипичный «фрактал». Нетипичная Зона. Нетипичный семнадцатый век. Нетипичный мир. Больше рассуждать не было времени. С улицы раздались ругань, крики. Похоже, били не кого-нибудь, а самого Хамзю. – Что же ты за сволочь такая! – задыхаясь от злости, кричал кучер Лопухин. – Ты чего окна разбиваешь и воруешь?! Креста на вас, выродков, нет! Где твои командиры? Длинноногая саранча! Базлов, не в силах таиться, выскочил из чулана и приник к окну, за которым разрасталась свара. Похоже, Хамзю ударили чем-то тяжелым, потому что он лихо промелькнул мимо окон в сторону Оружейной башни, забыв, что прихрамывает. Костя выглянул во двор. Подразделение всполошилось, однако некоторые «богомолы», посмеиваясь, даже не утруждали себя перевернуться на другой бок. Старшего сержанта Хамзю ненавидели и его унижение восприняли как должное. Однако так думали не все. Двое сержантов, которые прописывали Костю, когда он еще был «богомолом», кряхтя, поднялись и целенаправленно двинулись на крики Ивана Лопухина. Костя снял с плеча дробовик АА-24, он не хотел, чтобы из-за него пострадали конюх и его дочь. Впрочем, события развивались совсем не так, как предполагал Костя. За этим крылась чудесная особенность реальности: человек не все может предвидеть, даже когда считает, что он уже труп. Вопли и призывы к справедливости вначале удалялись, а потом стали возвращаться. Костя посмотрел в другое окно: Лопухин, вооруженной оглоблей, гнал Хамзю в сторону Арсенала. Самое комичное заключалось в том, что он этой оглоблей-то не мог даже поцарапать стальные ноги Хамзи, не говоря уж о том, чтобы добраться до физиономии, что он периодически пытался сделать, когда догонял Хамзю. Бегал же Хамзя очень быстро, но только по прямой, а на поворотах или когда надо было обогнуть препятствие, он оказывался не таким ловким. Тут его и нагонял Лопухин и от души прикладывался оглоблей. Хотя на обеих руках у Хамзи были сверхмощные «пермендюры», воспользоваться ими он явно не решался. К тому же его приятели сержанты, выскочившие на улицу, быстро поняли суть конфликта и в драку не полезли, а стояли на обочине и подавали советы Хамзе, как половчее увернуться. На шум подтянулась сонная бригада. Глядя, как улепетывает ненавистный бригадир, некоторые отпускали шуточки типа: – Вот и на нашей улице праздник… – Хи-хи… вот придурок! – Отольются крокодилу наши слезы… Но большинство «богомолов» молчали, потому что отлично понимали: после развлечения Хамзя отыграется на всех. Молчал Амтант, молчал и Гиренча, который, позевывая, явился позднее всех. Все они уже потеряли свои плоские каски типа чуча и выглядели ободранными и крайне усталыми. Зрители разделились на два лагеря: большая часть болела за Лопухина и считала количество ударов, которыми он наградил Хамзю, другая если и болела за Хамзю, то скрывала свои чувства под репликами: – Не так, не так! Быстрее, быстрее, раз-з-зява! Уже стали заключаться пари, суть которых сводилась к тому, сколько ударов за пробег в одну сторону может нанести разъяренный конюх. Уже стали проигрываться завтраки и обеды, когда на шум и гам явился капитан Бухойф и выяснилось, что причиной гнева конюха Лопухина послужил не факт разбитого окна, в конце концов, черт с ним, а съеденная горчица. Лопухин поднял чудом уцелевшую банку и стал предъявлять ее в качестве главной улики и лишь для пущей важности показывал на окно дворца. К чести капитана, тот быстро разобрался в сути конфликта, вытащил из кармана пять рублей серебром и сунул Лопухину: – Это компенсация за разбитое окно, еду и ваш иностранный деликатес. Немецкий, говорите? – Капитан Бухойф хмыкнул. |
