-  Януш, друг мой, сколько лет мы с тобой не виделись! - импульсивно воскликнул он, слегка постанывая от ответного воздействия сильных дланей дюжего поляка. - Что нового случилось в твоей жизни?

    -  Наша жизнь сама по себе не более чем витиеватая череда непредсказуемых случайностей! - философски отшутился отец Мареше. - Поэтому ничего нового в ней уже не случится.

    Трио кардиналов восторженно зааплодировало, восхищаясь всем известной, избитой истиной, высказанной столь легко и непринужденно.

    -  Ах, ты, как всегда, прав! - подхватил Бонифаций, впав в лиризм. - Ты ничуть не изменился со времен нашей молодости…

    -  А зачем мне меняться? Я по-прежнему нахожу жизнь не чем иным, как экстравагантной фикцией! Как же можно не восхищаться всеми этими современными теологами и метафизиками, этими умозрительными искателями невидимого, создающими стройную систему абстрактного мышления, все дальше отодвигающую от людей границы восприятия непознанного! Насколько мрачным и плоским стало бы без них наше существование! Их юмор бесподобен, - убедительно добавил иезуит, приводя в испуг косно мыслящих кардиналов, не привычных к столь новаторским мыслям, - они отринули Бога, но при этом все так же продолжают его искать!

    -  Подвергаешь религию остракизму, не хочешь сойти за легковерного? - улыбаясь, заметил понтифик.

    -  А ты? Какая у тебя вера? Будем честны: мы убеждены только в том, что существует реально, да и то у нас частенько возникает вопрос: а не сон ли это? В любом случае лет через двадцать мы канем в вечность. Что тогда станет со Вселенной? Для одних она еще останется видимой, но ненадолго. Они же, в свою очередь, тоже исчезнут. То, что мы называем реальностью, есть лишь преходящее отображение, которое мы передаем друг другу телесно или через наши работы. И ничего больше.

    -  Слишком уж ты умен, но недостаточно чувствителен. Я хочу сказать, недостаточно близок к вещам и людям. Они для тебя уравнения, требующие решения! - Бонифаций рассмеялся от всей души, ибо только закадычному другу Мареше позволялось разговаривать так вольнодумно. Еще обучаясь в церковном лицее, они тратили свой досуг на подобные схоластические беседы, тогда как другие мальчишки беззаботно играли в мяч, не задумываясь о смысле бытия. Но не лучше ли было и им гонять мячик, а не погружаться в тайны божьего и человеческого миров? Тогда глядишь, ничего бы и не произошло…

    Между тем отец Мареше попробовал опуститься в предложенное ему кресло, но так и не смог в него втиснуться, и, немного подумав, просто выломал обе ручки старинного предмета мебели, в коем подремывали многие столпы святой католической церкви. Кардиналы возмущенно охнули на три голоса, а папа только фыркнул, потешаясь проделками друга и его непосредственностью. Но на этом иезуит не угомонился, ибо здесь его раздражало все, конечно, кроме папы Бонифация, а особого его недовольства удостоился хваленый «Ферне Бранка», который иезуит считал пригодным лишь для чистки медных изделий. Придирчивый поляк, брезгливо подняв стакан с ликером, вылил его содержимое в стоящий рядом горшок с завядшим дельфиниумом, после чего налил себе виски двадцатилетней выдержки из предусмотрительно наполненного набалдашника своей трости.

    Брови едва успокоившихся кардиналов вновь поползли вверх - на их глазах творилось сущее святотатство.

    -  Привез? - обеспокоенно спросил Бонифаций, ерзая на подушке.

    Иезуит молча кивнул.

    -  То самое? - нетерпеливо уточнил папа.

    Ответом ему стал второй кивок.

    -  Уверен? - Огромное волнение святейшего выдавали мелко подергивающиеся кончики его пальцев.