– А почему они должны быть сострижены?

Кошон некоторое время молчал, стараясь взять себя в руки.

– Ты утверждаешь, что голоса предупреждают тебя о событиях и дают указания. Было ли тебе откровение о побеге во время заключения?

– Да, действительно, мои голоса обещали мне избавиться от плена, но мне неизвестен день и час этого события. Они также велели мне смело держать свое лицо и благочестие.

Флер так сильно стиснула руку Габриэля, что ему послышался хруст собственных костей. Но ему было на это наплевать. Голоса Жанны сказали ей, что она сбежит!

– Почему ты выпрыгнула из окна башни в Боревуаре? – потребовал нового ответа Кошон. – С высоты почти двадцати метров? Ты намеревалась совершить смертный грех и прервать жизнь, дарованную тебе Богом?

«Прыжок веры, – подумал Габриэль, и голова у него закружилась. – Жанна пыталась сбежать, совершив прыжок веры, которому ее научили ассасины». Вспомнив о них, юноша почувствовал приступ злости.

– Я знала наверняка, что меня передадут англичанам, но выпрыгнула из окна не от отчаяния, а в надежде спасти свое тело и послужить добрым людям, которые нуждаются в моей помощи. Потом я исповедалась и попросила у Отца Небесного прощения за содеянное.

– На тебя наложили епитимью?

– Повреждения моего тела при падении и стали для меня епитимьей! – парировала Жанна, чем вызвала у Флер слабую улыбку.

– Твои голоса посылали тебя в самое сердце Франции?

– Я сделала это по велению Отца Небесного. Я все делала по Его велению.

– И Господь повелел тебе носить мужскую одежду?

Было очевидно, что последний вопрос сильно удивил Жанну. Габриэль вспомнил тот момент, когда это обсуждалось, и тогда все, от де Меца до добрых людей Вокулера, которые дали деньги на мужское платье для Жанны, считали это мудрым решением. В мужском платье было удобно ездить верхом, не привлекая излишнего внимания, оно также оберегало Жанну от мужской похоти. Жанна охотно согласилась с таким решением. Габриэль отлично знал: если бы ее голоса возражали против этого, девушка отказалась бы не раздумывая.

– Одежда человека совершенно не важна. – На лице Жанны появилось смущение. – Но я не делала ничего без повеления Отца Небесного и Его ангелов, в том числе не надевала мужское платье без их ведома. В Пуатье меня уже спрашивали об этом, где добрые священники решили, что это…

– Где твоя мандрагора? – На этот раз вопрос задал Жан д’Эстиве. Лицо его имело такое выражение, будто он съел лимон.

Жанна немного опешила от такой резкой смены темы допроса, но, когда она отвечала, голос ее звучал спокойно.

– У меня нет мандрагоры и никогда не было.

– Но ты знаешь, что это такое.

«Ловушки и западни на каждом шагу, в каждом вопросе», – подумал Габриэль, задыхаясь от чинимой несправедливости и собственной злости. Он знал, мандрагора – это какой-то корень, которым пользуются ведьмы, чтобы творить свое колдовство.

– Я слышала, что ее используют для привлечения денег, но я в это не верю, – с легким презрением отчеканила Жанна.

Трибунал продолжал мучить ее своими вопросами: снова вспомнили дерево фей, спрашивали, видела ли она там волшебных существ; спрашивали о ее знамени. На что Жанна ответила, что гораздо больше почитала знамя, чем меч. Сердце у Габриэля болезненно екнуло: «Если бы меч был сейчас с тобой…»

– Я предпочитала знамя, потому что никого не хотела убивать.

– Не хотела?

– Никогда. – Голос Жанны прозвенел сталью, не оставляя сомнения в ее искренности.