Шамхалов пытается замолвить за меня словечко, но я даю ему знак – не надо. Будет только хуже. Подполковник и без того на взводе и, если начнем спорить, наломает столько дров – не вывезешь. А я еще надеюсь послужить в пятьдесят втором Нежинском и принести стране пользу.

Скоропадскому крайне неудобно выслушивать разнос, пусть и в чужой адрес. Он переминается с ноги на ногу. Обычно комполка старается не выносить сор из избы, но тут, видать, дело зашло совсем далеко, раз мне вставили в присутствии офицера из чужой части.

Вытягиваюсь по стойке смирно.

– Слушаюсь, господин подполковник. Есть находиться под домашним арестом.

– Ступайте! И не вздумайте застрелиться до вынесения приговора!

Вот чего-чего, а стреляться у меня даже в мыслях не было. Не на такого напали…

Выходим из дома на улицу. И Шамхалову и Скоропадскому неловко. Оба что-то хотят сказать, но не находят подходящих слов.

Первым все-таки говорит будущий «гетьман».

– Мне кажется, ваше начальство несправедливо по отношению к вам, Николай Михалыч!

– Это армия, тут всякое возможно, – спокойно отвечаю я. – Вне зависимости от того, что решит суд офицеров, моя совесть чиста.

– Хотите – выступлю в вашу защиту? – предлагает Скоропадский. – Не знаю, что у вас было с этим пресловутым штабс-капитаном, но я видел, как вы деретесь с японцами. Уверен, ваши товарищи по полку совершают большую ошибку.

– Благодарю вас! – искренне отвечаю я. – Но это будет излишне. Как-нибудь самостоятельно отстою свою честь перед сослуживцами.

– Уверены?

– Уверен. Но все равно – большое спасибо! К тому же вам и вашим казакам пора отправляться назад, на фронт.

Он кивает.

– Да, сейчас там горячо. Каждая сабля на счету.

Окидываю его задумчивым взглядом. Ну ведь настоящий русский офицер: умный, храбрый, честный… Какого хрена тебя потом занесет в «самостийность»?! Понимаю, что сначала это был приказ, который ты выполнял с неохотой, но ведь прошло немного времени, ты стал на рельсы, и пошло-поехало…

И ради чего, спрашивается? Все равно ведь придется удрать с позором на чужбину…

Нет, все-таки история – штука коварная.

На утро следующего дня посыльный из штаба приносит записку, в которой мне велено быть к семи часам вечера в офицерском собрании полка. Форма одежды – повседневная.

Вот и закрутилось.

Ночью набросал что-то вроде черновика своей речи, понятно, что воспроизвести слово в слово или того хуже – прочесть на бумажке не получится, но хотя бы привел мысли в порядок и подобрал аргументы.

У солдат лица сочувствующие. Хоть я и не особо распространялся о том, что меня ждет, любая часть – своего рода семья, все всё знают.

– Вашбродь, – появляется передо мной Бубнов.

– Что тебе?

– Меня обчество послало передать вам, что мы как один на вашей стороне. Вы, ежли что – только скажите, а мы… – от волнения он проглатывает половину звуков, потом путается и не знает, что сказать.

Поддержка от своих бойцов многого стоит.

– Спасибо, братец! – от всей души обнимаю унтера. – Не переживайте, все будет в порядке. Вот увидишь!

– Да как не переживать-то! – в сердцах восклицает он. – Вы ж всегда за нас были! С нами в атаку завсегда ходили, в одном окопе сидели, из одной миски хлебали… Да если б не вы!..

У меня самого слезы наворачиваются на глаза, в горле тугой комок. Ради таких моментов и стоило жить.

Отвернув голову – а ну как увидят, что почти плачу, сажусь на коня.