– А не может быть ошибки перевода? – хватается за последнюю соломинку Дараган.

– Нет. Мы несколько раз задавали этот вопрос пленному японцу, через нескольких переводчиков. Все ответы и переводы совпали. Мало того, из документов, бывших при пленном японце, следует, что из-за действий охотников Гордеева противник вынужден отложить на неопределенный срок свое наступление.

– Это просто чудо какое-то, – разводит руками опешивший НикНик.

– Это не чудо, господа. Это подвиг! – Али Кули Мирза поворачивается ко мне. – Николай Михалыч, приношу вам свои искренние извинения.

– Извинения приняты, господин полковник, – я рад, что персидский принц переменил свое мнение обо мне, все-таки изначально у нас с ним выстраивались неплохие отношения, и я отношусь к нему с искренним уважением. – Но подвиг это не только мой, а и всех моих боевых товарищей. И все они до последнего казака и солдата заслуживают награды.

Полковник обнимает меня. Шамхалов искренне улыбается и с чувством трясет мою руку.

– Полагаю, господин штабс-ротмистр полностью свободен от всяческих обвинений? – Ванновский обводит собрание внимательным взглядом.

– Разумеется, – спешит заверить его Дараган.

Хотя чувствуется, что уж НикНик с удовольствием вынес бы мне обвинительный вердикт. А ему-то чем я перешел дорогу и где?

– Господа, предлагаю по возвращении барона Маннергейма в полк заслушать его и штабс-ротмистра Гордеева рассказы об их героическом рейде, – высказывается Шамхалов.

– Да, да! С обязательным разбором тактических схем их действий! – добавляет НикНик и поворачивается ко мне. – Вы же не откажетесь, господин штабс-ротмистр, поделиться своими наработками и с остальными офицерами полка?

Чувствую какую-то подковырку в предложении Мирбаха. Но да Бог ему судья!

– С неизменным удовольствием, господа. Поделюсь всем, чем смогу.

Офицеры расходятся с ободрительным в целом, ропотом. Тем не менее отмечаю, что кучка недовольных благополучным для меня исходом офицеров группируется вокруг НикНика и все вместе покидают собрание.

В принципе, ожидаемо. Те, кто меня прежде считал выскочкой и белой вороной, только утвердились в своем мнении.

И все равно немного грустно – как ни крути, это мои боевые товарищи…

Меня окликают.

– Николай Михалыч, на пару слов тет-а-тет.

Чувствую, что Ванновский что-то припас в рукаве.

– Разумеется.

Он поворачивается к комполка:

– Мы сможем воспользоваться вашим кабинетом?

– Отчего нет? Буду польщен.

Следуем в штаб. Комэск с нами, старается держаться рядом со мной. Но в кабинет командира полка не идет, его не приглашали. Шамхалов остается ждать в приемной, благо ординарец полковника предлагает ему стакан крепкого чая и какие-то бутерброды.

Невольно сглатываю слюну – после суда тоже сильно проголодался.

– Господин полковник, у вас найдется чем промочить горло? – Ванновский с ходу берет быка за рога.

Али Кули Мирза кивает, роется в походном погребце, достает из него бутылку «шустовского». Разливает по рюмкам.

– За победу русского оружия, – чокаемся и выпиваем.

Ах!.. Хорошо… Прямо огонь по жилам, горячий ком падает в желудок и раскрывается там мягким хмельным толчком, мозг словно укутывается ласковым невесомым пуховым одеялом… от всех бед и треволнений этого мира.

– Николай Михалыч, а взялись бы вы на основе вашего опыта командования отрядом охотников и проведенных в тылу врага операций написать нечто вроде… руководства по…

– Разведывательно-диверсионному делу?

– Ди-вер-си-онному… – Ванновский катает слово на языке, словно добрый глоток «шустовского».