|
И, как всегда, Пузырь его просветил. Свободно захаживая во дворец, старый шут из разговоров с прислугой в несколько недель уяснил для себя достоинства и недостатки той, которая в тридцать два года унаследует одну из самых больших держав мира. Устроившись с Васей в общей зале за стаканом чая, он под самым строгим секретом поверял ему свои мысли, рассказывал об услышанном. Царица? Он не видел ее. Ни он и никто другой из шутов ни разу не были вызваны во дворец развлекать государыню с тех пор, как она там поселилась. Однако из того, что ему удалось узнать, выходило, что Елизавета Петровна, несомненно, человек примечательный. Легкомысленная, с переменчивым нравом, она была тем не менее, по словам Пузыря, женщиной весьма энергической. Балуясь по ночам с этим припускным жеребцом Разумовским, она днем находила силы ловко лавировать между Францией и Германией, тянувшими ее в разные стороны. Чего ей больше всего хотелось, так это быть коронованной в Москве по всем правилам, дабы положить конец ожиданиям тех, кто втайне еще мечтал посадить на трон малолетнего Иоанна VI, сосланного ею в Ригу вместе с родителями. В обычных беседах Елизавета Петровна старалась избегать разговоров о престолонаследии, хотя это сильно ее тревожило. Не перейдет ли после ее кончины корона Российской империи к этому незадачливому отпрыску, которого она имела слабость оставить в живых во время переворота? Дабы этого не случилось, она, если верить Пузырю, забрала себе в голову назначить своим наследником Гольштейн-Готторпского принца Карла-Петра-Ульриха, круглого сироту, воспитанного в немецком духе родным дядей епископом Любеком и жившего до поры до времени в Киле. Она даже послала за ним людей. Четырнадцатилетний отрок, продукт германского воспитания и духа, только что объявился во дворце на горе приверженцам Франции. Видевшие его впервые были поражены безобразной внешностью, неуклюжими манерами и высокомерием назначенного царевича. Что до Елизаветы Петровны, то она, заметив общую неприязнь к юноше, удвоила заботы о нем, очевидно, в память покойной сестры Анны. Чтобы этот, по ее словам, словно с неба свалившийся племянник имел представление о главных событиях в жизни русских царей, она пожелала, чтобы он присутствовал на ее коронации.
Весь двор суматошно готовился переехать на время из Петербурга в прежнюю столицу русских царей, Москву, где в конце апреля 1742 года в Успенском соборе должна была состояться коронация. Но уже с конца марта по разбухшим от весенних оттепелей дорогам потянулись дормезы, колымаги, повозки с багажом и прислугой. – Ты тоже едешь? – спросил Вася у Пузыря. – К сожалению, нет, – со вздохом ответил старейшина шутов. – Нас не берут. Коли царица захочет посмеяться в Москве над нелепицами природы, с нее достаточно будет племянника. – Конец шутовству? – Думаю, что этого не случится. Просто нас на несколько месяцев положат под сукно, пока добрая русская шутка вновь не войдет в моду. – А до той поры что собираетесь делать? – Грызть ногти с досады, а не то рвать на себе волосы. Но я уверен, что государыня вновь призовет нас. Может, тебя тоже потребуют. То, что могло Васю порадовать до женитьбы, сейчас показалось таким несуразным, что он возмутился: – Как возможно, Пузырь! Не забывай, что я женатый человек! – Ну и что? Все знают, что ты женат. Но твоя жена, к несчастью, не нашего племени. – Ты ей это ставишь в упрек? – Отнюдь! Просто хочу сказать, что брак, которым ты так гордишься и который, несомненно, тешит тебя как мужчину, мешает твоему ремеслу. Вася возмущенно посмотрел на Пузыря, давая понять, что он не приемлет шуток подобного рода. А ведь Пузырь, кажется, не шутил. Он с задумчивым видом усердно дул на горячее, отхлебывая маленькими глоточками чай из большого стакана. Зная основательность суждений приятеля, Вася предпочел с ним не спорить и перевел разговор на другое. |
