— Потому что я склонен поверить, что вы не садист и мучили людей и убивали их не из внутренней потребности. А для того, чтобы выжить. Вы мне доказывали сейчас, что это и есть истинная причина вашего отождествления с приказами Конторы.

Теперь, как человек умный и глубоко безнравственный, вы будете так же старательно выполнять мои приказы. Поскольку это единственная ваша надежда выжить… Резко наклонился ко мне через стол и спросил:

— Вы это понимаете?

Или… Он замолчал, не договорил, что там будет «или». Мы ремесленники из одного цеха, нам подробности рассусоливать нет нужды. У меня ведь тоже есть свое «или», и стоит оно сейчас в мраморном вестибюле, в черном адмиральском мундире, и называется мое «или» — Ковшук. А как выглядит его «или», в каком обличье может оно явиться ко мне?

И вдруг жаром пальнул во мне испуг — а где же Истопник? Куда делся Истопник?

Почему неотступно кружился надо мной, как ворон, и вдруг пропал? Может, Истопник — это и есть Магнустово «или»? А может, Магнуст и Истопник — одно и то же, две ипостаси непроходящего кошмара? Магнуст ведь — вот он, рукой можно потрогать. Где же Истопник? Я быстро оглянулся назад, в составном зеркале подпрыгнул Магнуст, на миг слились в нем разъятые части тулова, и показалось, что он парит в медленном прыжке на меня, но не успел я отшатнуться, как он снова развалился на отдельно живущие в зеркале куски. — Официант! Водки! — закричал я, и рында возник с бутылкой так быстро, будто был он не случайным прохожим на пустынной улице, где меня собираются убить, а нанятым Истопником подхватчиком.

Фужер с водкой был огромен и живителен, как кислородная подушка.

Остановившееся сердце встрепенулось, и дыхание открылось, жидкий мой наркоз пригасил ужас, вдохнул надежду; и хотел я сказать Магнусту, что не в Элиэйзере Нанносе дело, разве с него такой разговор начинать следует, как увидел вдруг, что шагает между столиками по пустоватому ресторанному залу Абакумов…

…Виктор Семенович, незабвенный министр наш.

…высокий, молодой, краснорожий, как всегда — немного выпивши, в гимнастерке распояской, погоны звездами сияют. Улыбается хитровато, пальцем грозит:

— Ну, докладывай, Хваткин, про подвиги свои, хвались успехами! — Вас же расстреляли, Виктор Семеныч, давным‑давно… И могилы вашей нет… — Ну и что? А у тестя твоего, у еврея этого, фамилии не помню, — у него разве могила есть? В землю уходим, облаком‑пеплом улетаем — а всё мы здесь… — Этого не может быть! Время тогдашнее утекло… — Обманулись мы, Пашка: время‑то, оказывается, — кольцевая река. За окоем утекла, обернулась и к нам снова пришла… Ответ держи передо мной, Пашуня… — За что, товарищ генерал‑полковник? — За то, что я тебя, ничтожного, безвестного, сопливого, на груди пригрел, взрастил, червя этакого, в жизнь вывел, а ты меня в конце концов погубил… — Это не я! Это Минька Рюмин! — Не ври, змееныш! Минька Рюмин был просто осел и жополиз. Это ведь ты придумал дело врачей‑убийц?

— Я…

***

Но и он, всемогущий когда‑то министр, давно расстрелянный, а теперь воротившийся на карусели времени, с меня взыскивает. Виктор Семеныч, да что с вами со всеми? Неужто дей‑ствительно у всех память напрочь отшибло? Да напрягитесь вы, припомните, что было…

Был Великий Пахан. ‑Мы. Божьей милостью. Иосиф Единственный, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский.