Я остановил его:

— Погоди! Давай выпьем по стаканчику, помянем великого человека… Душа горит… Я разлил принесенный с собой коньяк в чайные стаканы и попросил‑приказал:

— До дна! За светлую память Иосифа Виссарионовича?… Высосал я свой коньячишко и следил внимательно поверх кромки стакана, как выползают из орбит громадные саранчиные глаза Лютостанского, как он задыхается‑давится огненной влагой — а ослушаться не посмел, допил до конца… — Так, давай поработаем маленько, а закусим и еще выпьем опосля, — предложил я. — Дай только несколько листочков бумаги…

Лютостанский вынул из дамского вида письменного стола стопку бумаги, достал из кармана китайскую авторучку. — Ну ладно! Наверное, будешь писать ты, у тебя почерк хороший… Я прошелся по комнате и стал диктовать:

— …Министру государственной безопасности СССР тов. С. Д. Игнатьеву… Лютостанский вывел рисованные ровные буквы своим замечательным почерком и поднял голову:

— А от кого? — Подожди. От кого не пиши… Это ты пишешь проект заявления от Вовси.

В конце мы его подпишем всеми титулами. Мол, он якобы обращается к Игнатьеву как генерал к генералу… Но это в самом конце, ты пиши дальше… — А не нужно бумагу озаглавить? — спросил Лютостанский. — Что это — заявление, объяснение, жалоба? — Не надо. Это просто письмо. Ты пиши дальше… «Я осознал бессмысленность своей дальнейшей жизни. Я совершил много ужасных преступлений, и у меня нет сил больше смотреть в глаза моим коллегам. Важно вовремя и достойно уйти из жизни…» Записал? От усердия Лютостанский высунул кончик языка, украшая особенно хитрыми завитушками и виньетками последние слова. — Написал, — кивнул он. — Дальше… Лютостанский поднял на меня глаза и, видимо, что‑то прочитал на моём лице, потому что он быстро моргнул несколько раз, и мгновенно в эго огромных выпученных глазах грамотного насекомого выступила слеза. — Что. Павел Егорович? Что? — спросил он, задыхаясь. Я засмеялся, положил ему руку на плечо:

— Ничего, всё в порядке… Пиши дальше… На чем мы там становились? Я уже стоял у него за спиной, а он поворачивал ко мне голову и одновременно испуганно вжимал ее в плечи, пытаясь перехватить мой взгляд. И в этот момент я его ударил ребром ладони по шее. Это был не смертельный, а оглушающий удар. Я не дал ему рухнуть вперед, а плавно повалил его на пол вместе со стулом. Потом достал из кармана его «вальтер», разжал зубы и, немного подняв ствол вверх, упершись мушкой в нёбо, нажал курок… Выстрел получился тихий, а половина головы разлетелась по комнате. Теперь надо было не суетиться, не спешить, а сделать все аккуратно, вдумчиво, по науке. Вернулся в прихожую, взял из реглана перчатки и носовой платок. Я до этого был внимателен — старался ни за что руками не хвататься. Надел перчатки и тщательно протер платком «вальтер», после чего вложил пистолет в еще теплую ладонь Лютостанского.

Труднее всего было запихнуть его указательный палец в спусковую скобу.

Предсмертное письмо передвинул на середину стола — для живописности. На кухне собрал со стола бутерброды, пошел в уборную, сбросил харчи в унитаз и дважды спустил воду — по моим представлениям, человек, собравшийся умирать, не должен жрать от пуза. Свой стакан положил в карман реглана, оделся и вышел из квартиры, захлопнув без щелчка дверь. Невозвращающийся кочегар закончил свою вахту. АУДИ, ВИДЕ, СИЛЕ…

***

Наверное, я приехал к подъезду гостиницы «Советская» слишком рано, потому что ждать Ковшука мне пришлось долго.