В субботу, когда уже почти стемнело, у ворот остановилась черная и длинная, как крокодил, машина. А из нее выплыл… Хреновский. Собственной персоной. В немыслимом розовом пиджаке, ровно в цвет угасающего за деревьями заката, в зеленовато-серых брюках, таком же галстуке и с такой же гвоздикой в петлице. В руках – букет роз. Бордовых. Почти черных. На длинных, чуть ли не до земли, стеблях.

«Только этого мне не хватало!» – затосковала Ника. Юркнула в дом, выставив в качестве живого заградительного щита верного Жана. А Хреновский паренька попросту не заметил. Не останавливаясь, отодвинул оттопыренным мизинцем и вошел в дом. Остановился против Ники, церемонно прищелкнул каблуками, склонил голову:

– Вероника Владиславовна! Ваш брат оказал мне честь сопроводить вас на частное пати и познакомить с известным кутюрье.

Ника настолько растерялась, что чуть не села мимо стула. Из-за спины депутата, подмигивая, корчила рожи довольная Марфа. Хреновский подошел ближе, элегантно приложился к Никиной руке, протянул букет.

– Это вам. Примите в качестве извинения за неподобающее поведение. Свои ошибки понял.

Раскаялся. Больше не повторится. Приехал заранее, чтобы вы спокойно собрались.

В груди Ники бушевала буря. Что там буря! Смерч, ураган, цунами! Казалось, вот оно, счастье. Протяни руку! А с другой стороны…

Как она появится там с этим депутатом? Что о ней подумают? Что она его любовница?

– Вероника Владиславовна, – словно угадал ее мысли Хреновский, – я дал честное благородное слово вашему брату, что обеспечу вам полный комфорт и безопасность. Более того, я должен буду ему звонить, отчитываться, так сказать… Едем?

– Едем! – вместо Ники сообщила Марфа. – А вы ее обратно привезете?

– Обижаете, мадемуазель! – улыбнулся знатный гость. – Еще не успеет пропеть третий петух, как Вероника Владиславовна будет дома. А вы, дети, хотите помочь России? – вдруг серьезно уставился он на двойняшек.

– Хотим! – дружно заверили юные патриоты.

– Тогда завтра разнесите это по почтовым ящикам! – Хреновский вытянул из багажника автомобиля увесистую пачку каких-то брошюр, с обложек которых орлиным взором смотрел в будущее он сам.

* * *

Ника лихорадочно перебирала свой гардероб, прикладывая перед зеркалом к плечам платье за платьем. По правде сказать, вечерних туалетов у нее было немного. Всего четыре. И в самом удачном из них – голубом – она в свете уже была.

Хреновский в гостиной смотрел телевизор, наслаждаясь собой же, любимым, красующимся на экране. Ника из-за двери слышала, как он комментировал выступления коллег-депутатов, которые, конечно, не шли ни в какое сравнение с его собственным.

– Нет, ну ты только послушай! – обращался Хреновский неизвестно к кому. – Что это пугало несет! Ему, значит, плевать, что наша молодежь погрязла в наркомании и проституции! Его совершенно не волнует будущее нации! Жалко, что я ему морду не набил!

Наконец платье было выбрано. Скромное. Темно-синее. Украшенное собственноручной вышивкой в виде двух березовых листочков. Один – на груди, второй – на подоле. Умеренной длины, чуть выше колена, а к открытым рукам и декольтированной спине полагался зеленоватый шифоновый шарф с редкими листочками по всему прозрачному полю. Туфли. Сумочка. Ника вышла в гостиную:

– Я готова.

Депутат обернулся, скользнул по ней взглядом и снова уставился на экран:

– Минуточку!

В телевизоре как раз витийствовал его всегдашний оппонент.

– Ну гаденыш! Ну лицемер! – снова взвился известный парламентарий. – Были бы у него волосы, точно бы башку прополол! А так – придется ноги повыдергивать! Надо что удумал: легализовать легкие наркотики! Эх, зря меня ребята удержали!

– Как можно! – возмутилась Ника.