Одному из шоферов все же удалось поймать Гильду. Он улучил момент, когда женщина зашаталась, теряя силы, просто падала на его машину, мгновенно отворил дверцу кабины и, одной рукой держа руль, другой ловко бросил Гильду себе на колени, а затем посадил ее на свободное место рядом.

Ничего не соображая, женщина откинулась на кожаную подушку, голова ее свесилась на грудь, из уст вылетело одно лишь слово:

— Ребенок!

— Что случилось? — по-английски спросил шофер.— Может, я могу помочь вам?

Она не слышала его слов, ничего не понимала, исступленно повторяя одно и то же:

— Ребенок! Ребенок! Ребенок!

Шофер пожал плечами. Вокруг бесновались от зависти товарищи, а он не знал, что делать с этой женщиной. Она либо безумная, либо пьяная, либо кто ее знает, что с нею. Как только переехали мост и углубились в одну из улиц за собором, Гильда вдруг словно очнулась, поглядела более осмысленно и сказала шоферу:

— Здесь. Я сойду здесь.

Не ожидая, пока он остановит машину, не поблагодарив, открыла дверцу и выпрыгнула на мостовую.

«Сумасшедшая,— подумал шофер.—Точно. Сумасшедшая».

А Гильда поспешила напрямик, через развалины, подальше от улицы, сама не зная куда.

Слово «ребенок» по-прежнему не сходило с ее уст, в мозгу запечатлелась мельничка для кофе... ни о чем другом она не могла думать.

Мельничка для кофе, красная мельничка на кухонном столе. И пакетик коричневых кофейных зерен, принесенный Финком сегодня утром. Он заполз в ее квартиру, как змея. Она не хотела его впускать, но он все-таки вполз и положил на стол этот пакетик с круглыми зернышками кофе, и она достала красную мельничку и приладила ее к столу. Финк еще хвалил девочку. Сказал, что мечтал о такой всю войну. Повел перед ребенком пальцем, и девочка улыбнулась. Она еще такая глупенькая, что могла улыбаться Финку. Потом он взялся намолоть кофе. Мельничка стучала так мирно и успокаивающе, кофе пах столь крепко и прекрасно, что она, Гильда, вдруг поверила этому негодяю. Оставила Финка в квартире и побежала к соседке за молоком для ребенка. Это совсем близко, во дворе, во флигеле, скрытом густой стеной дикого винограда. Там было темно, оттого что на окна свисали густые гроздья виноградных листьев. Там царил полумрак, зеленый полумрак, стояла тишина,— соседка не дождалась мужа с фронта, а детей у нее не было. Гильда сказала: «А у меня теперь нет тишины в квартире. Моя квартира теперь наполнилась шумом. В моей квартире теперь полно людей. Один маленький человечек,— а уже полно!..»

Она шла домой, подымалась по лестнице, и у нее в ушах гудел шум мельнички для кофе, красной мельнички, возле которой оставила тонкогубого Финка. Он молол кофе, ребенок лежал тихо, и по комнате расходился крепкий запах тропиков, волшебный, до боли щемящий запах дальних стран... В квартире была тишина, дверь на лестницу приоткрыта,— вероятно, она оставила ее так, когда пошла за молоком,— ребенок лежал тихо, из кухни доносился отголосок красной мельнички для кофе, для кофе... кофе... И тогда она вдруг остановилась. Мельнички не слышно. Бросилась на кухню — Финка не было. Ребенок молчал. Гильда влетела в комнату — в комнате ребенка не оказалось.

Она метнулась по квартире — нигде никого. Выбежала на лестницу — тишина лежала, свитая в тугой узел, будто огромный гад. Мельничка для кофе стучала у нее в ушах, и она снова побежала на кухню и снова увидела безмолвную мельничку и кучку перемолотого кофе на столе. Тогда она схватила плащик и выбежала на улицу. Как она еще могла подумать о плаще, как вспомнила, что идет дождь,— не знала. Знала только одно: Финк украл ребенка. Зачем ему эта девочка, зачем он украл ее, куда понес, что с нею сделает — разве не все равно? Ребенка нет, его украли, надо искать, догнать, бежать, лететь, мчаться.