— Как это ничего? Перестаньте лакать коньяк и отвечайте, если вас спрашивают старшие. Что вы можете сказать о нашем молодом друге?

— Это зависит от того, как смотреть на дело.

— То есть на Финка?

— На человека. Я имею в виду взгляды на человеческую природу вообще.

— Выкиньте свои взгляды псу под хвост! Единственно правильный взгляд на людей — сквозь автоматный прицел. Где ваш автомат, Лаш? Вы приготовили его?

— Мы ведь договорились, что я понесу ребенка.

— Ребенка мы оставим здесь. В такой сирене я не нуждаюсь.

— А как же...

— Оставим здесь. Пусть орет.

— Это негуманно.

— Что, что?

— Я сказал: негуманно.

— Ах, вы гуманист, господин Лаш? Я, правда, не знаю, что это такое, но догадываюсь, что вам жалко этого визжащего поросенка. В таком случае возьмите ребенка за ноги и трахните головой о стенку. Проверенный способ. Действует безотказно.

— Я цивилизованный человек и не позволю, чтобы вы говорили в моем присутствии о таких вещах.

— Ах, вы цивилизованный человек? А вспомните, что вы делали год назад? Скольких убили вы в Лондоне своими цивилизованными ракетами? Вспомните, как вынимали глаза у партизан? У русского партизана, помните?

— Я действовал по принуждению.

— Вот и отлично. И теперь будете действовать по принуждению.

— Достаточно того, что вы держите меня в этой западне.

— А вам не терпится рвануть к американцам? Продаться им! Вы хотели бы забыть о будущем Германии. О будущем нашей Германии!

Бригаденфюреру Гаммельштирну страшно хотелось называть на «ты» двух своих компаньонов — и Финка и Лаша, но он сдерживался, считая почему-то, что грубая брань и фамильярное солдафонское «ты» сломают эту неуловимую грань между ними, разрушат ту ступень, на которой он возвышался над ними обоими, сблизят всех троих, смешают— и тогда он утратит власть. А власть была ему необходима, чтобы гонять за добычей Финка и держать подле себя Лаша, не упустить его, не дать сбежать к американцам.

— Мы еще будем маршировать в страну наших врагов, — пробормотал он, — мы еще дождемся дня расплаты. А пока что нам следует уйти отсюда.

— На дворе страшнейший ливень, — сказал Лаш. — Вы разве не слышите?

— Тем лучше! Разве ливень помеха?

— Яволь!

— Бросьте вы свое «яволь», отвечайте по-людски. Мы теперь прежде всего люди. Самые свободные люди в Германии. Неужто может остановить истых немцев какой-то там ливень?

— Мы собирались идти завтра днем,— напомнил Финк,— с ребенком. Напрямик через мост. Я уже нашел двух женщин, которые будут нашими попутчицами до того берега.

— Пришлете своим знакомым женщинам по ладанке с крестиком, когда будете сидеть в монастыре. Я не желаю ждать до завтра. Мне кажется, что проснулся весь Кельн от этого свинячьего крика. Успокоите вы наконец этого щенка?

— Я ничего не могу сделать.

— Дайте ему соску или что там...

— Он выплевывает соску, а молока у меня нет.

— Дайте ему коньяк. Окуните в коньяк соску и заткните ему глотку.

— Это идея...

Финк наклонился над ребенком, но малютка закричала еще громче, еще отчаяннее.

— Нет уж, лучше оставьте ее, пускай кричит, как кричала!— не вытерпел Гаммельштирн.— Собирайтесь! Живо! Лаш, где автомат?

— Но ведь мы договорились...

— Опять на колу мочала... Ребенка мы оставляем здесь. Какой дурень носится по ночам с детьми по оккупированному городу? Финк, пойдите в комнату и выгляните, как там дождь? Двери открывать не нужно. Выгляните в окно. Ребенка мы положим здесь.