Потерять таким манером свою очередь — неслыханная вещь. В конторе агентства, куда я тотчас же направился с жалобой, мне с извинением заявили, что они не понимают, как могла произойти подобная ошибка. Шомберг, к которому позже я зашел закусить, хотя и удивился при виде меня, но, не задумываясь, дал объяснение. Я застал его сидящим во главе длинного и узкого стола, против жены, худощавой маленькой женщины с длинными буклями и синим зубом, которая глупо улыбалась и казалась испуганной всякий раз, как с ней заговаривали. Пунка обвевала двадцать незанятых стульев с тростниковым сиденьем и два ряда блестящих тарелок. Три китайца в белых куртках бродили с салфетками в руках среди этого запустения. Табльдот Шомберга не пользовался в тот день успехом. Шомберг яростно насыщался сам и, казалось, был преисполнен горечи.

Он начал с того, что сурово приказал принести для меня котлеты, затем, повернувшись ко мне, заметил;

— Говорят, что ошибка? Ничуть не бывало! Не верьте этому ни секунды, капитан! Фальк не такой человек, чтобы ошибаться, разве что умышленно. — Он был глубоко убежден, что Фальк все время старался купить по дешевке расположение Германа. — По дешевке, заметьте себе! Ему не стоит ни цента нанести вам такое оскорбление, а капитан Герман опережает ваше судно на целый день. Время — деньги! А? Вы, кажется, очень дружны с капитаном Германом, но человек поневоле радуется всяким мелким своим преимуществам. Капитан Герман — хороший делец, а в деловых отношениях о дружбе не может быть и речи. Не так ли? — Он наклонился вперед и, по своему обыкновению, начал исподтишка поглядывать по сторонам. — Но Фальк всегда был дрянь, и таков он и сейчас. Я его презирал бы...

Я брюзгливо проворчал, что особого уважения к Фальку не питаю.

— Я бы его презирал, — настаивал он с волнением, которое бы меня позабавило, не будь я так сильно огорчен.

Молодому человеку, добросовестному и благонамеренному, каким бывают только молодые люди, удары жизни кажутся особенно жестокими. Молодость, склонная верить в виновность, невинность и в самое себя, всегда сомневается, не заслужила ли она свою судьбу.

Я сражался с котлетой мрачно и без всякого аппетита, миссис Шомберг, по обыкновению, глупо улыбалась, а Шомберг продолжал свою болтовню.

— Позвольте мне вам рассказать. Все это случилось из-за девушки. Не знаю, на что надеется капитан Герман, но если бы он обратился ко мне, я бы мог ему кое-что сообщить о Фальке. Дрянной парень. Рабская натура. Вот как я его называю. Раб! В прошлом году, знаете ли, я открыл этот табльдот и разослал карточки. Вы думаете, он здесь обедал? Попробовал хоть разок? Ни разу. Теперь он раздобыл себе повара из Мадраса — отъявленного мошенника, которого я палкой выгнал из своей кухни. Он был недостоин стряпать для белых... пожалуй, даже и для собак. Но, видите ли, всякий туземец который умеет варить рис, достаточно хорош для мистера Фалька. Питается он рисом да у рыбаков покупает на несколько центов мелкой рыбешки. Вам не верится, да? А ведь он — белый.

Шомберг негодующе вытер губы салфеткой и взглянул на меня. Несмотря на мое угнетенное состояние, я подумал, что Фальк не так уж не прав, если все мясо в городе похоже на эти котлеты. Я готов был высказать свою мысль вслух, но взгляд Шомберга смутил меня, и я только прошептал:

— Быть может, он — вегетарианец.

— Он скряга. Жалкий скряга! — энергично заявил хозяин гостиницы. — Конечно, мясо здесь хуже, чем на родине. И дорого стоит. Но посмотрите на меня! Я беру за завтрак всего один доллар, а за обед — полтора. Где вы найдете дешевле? А почему я это делаю? Прибыль-то ведь невелика. Фальк и возиться бы с этим не стал.