И он с таким убежденным видом оглядел пустые стулья, что я почувствовал себя так, словно попал на завтрак высокопоставленных призраков.

— Черт возьми, белый человек и есть должен, как полагается белому человеку! — с жаром произнес он. — Должен есть мясо. Я круглый год ухитряюсь доставать мясо для своих гостей. Не так ли? Скушайте еще котлетку, капитан... Нет? Человек, убрать тарелку!

Он откинулся на спинку стула и стал мрачно ждать кэрри.

Жалюзи были полуспущены; в комнате стоял запах сырой известки; мухи жужжали и кружили над столом, то и дело опускаясь на него, а бедная миссис Шомберг улыбалась, и казалось — эта улыбка являлась квинтэссенцией глупости, вскормленной на буйволовом мясе. Шомберг снова раскрыл рот, но лишь для того, чтобы засунуть туда полную ложку риса. Он забавно выпучил глаза, проглотил горячее месиво и только тогда заговорил:

— Это величайший позор! Ему относят закрытое блюдо в рулевую рубку, а он запирает обе двери, перед тем, как приняться за еду. Факт! Должно быть, самому стыдно. Спросите механика. Ему не обойтись без механика, а так как ни один порядочный человек не может примириться с таким столом, он им выдает лишних пятнадцать долларов в месяц на еду. Уверяю вас, что это так! Спросите мистера Фердинанда да Косту. Это его теперешний механик. Может быть, вы его видели здесь, у меня, — такой изящный молодой брюнет с красивыми глазами и маленькими усиками. Он прибыл сюда год назад из Калькутты. Между нами, — я подозреваю, что его преследовали кредиторы. Он пользуется каждым удобным случаем, чтобы забежать сюда и пообедать. Ну, скажите мне, пожалуйста, разве приятно благовоспитанному молодому человеку обедать в полном одиночестве в своей каюте, словно он — дикий зверь? А на это, по мнению Фалька, должны тратить механики лишние пятнадцать долларов. И какие скандалы бывают на борту всякий раз, как на палубе запахнет жарким! Вы не поверите! На днях да Коста велел повару изжарить котлету, — котлету из черепахи, а вовсе не говяжью. Молодой да Коста сам рассказывал мне об этом, вот здесь, в этой комнате. «Мистер Шомберг, — говорит он, — если бы по моей вине цилиндр взорвался, капитан Фальк и то не взбесился бы сильнее. Он так перепугал повара, что тот теперь ничего не хочет для меня жарить». У бедного да Косты слезы на глазах выступили. Вы только поставьте себя на его место, капитан: чувствительный, благовоспитанный молодой человек. Не есть же ему сырое мясо! Но таков уж ваш Фальк. Спросите кого угодно. Я думаю, что лишние пятнадцать долларов , какие ему приходится платить, не перестают глодать ему сердце.

И Шомберг выразительно ударил себя в грудь. Я сидел, оглушенный этой неуместной болтовней. Вдруг он многозначительно и осторожно взял меня за руку, словно хотел открыть мне неисповедимые тайны.

— Все это объясняется завистью, — сказал он, понизив голос, и его шепот раздражающе действовал на мой утомленный слух. — Думаю, в этом городе нет ни одного человека, которому бы он не завидовал. Говорю вам, он — опасный человек. Я сам от него не застрахован. Я знаю наверняка, что он пытался отравить...

— Ох, что вы! — возмущенно воскликнул я.

— Но я это знаю. Люди приходили сюда и рассказывали мне. Он всем говорил, что я для этого города хуже всякой холеры. Он всех против меня восстанавливал с того самого дня, как я открыл этот отель. И он отравил своими подозрениями капитана Германа. Последний раз, как «Диана» грузилась здесь, капитан Герман заходил сюда каждый день, чтобы выпить стаканчик или выкурить сигару.