— Если бы вы знали, как я вам благодарен! Ведь это вы спасли меня от него.

— Больше я не подпущу его к тебе. Но в лесу есть и другие существа вроде меня, от которых я, увы, не в силах тебя спасти. Если кто–то из них покажется тебе особенно прекрасным, держись от него подальше.

— Почему?

— Больше я ничего не могу тебе рассказать. Теперь главное — обвязать тебя моими волосами, и тогда Ясень не осмелится к тебе прикоснуться. Вот, отрежь себе одну из моих прядей. У вас, людей, всегда есть при себе что–нибудь острое.

Не размыкая рук, она встряхнула головой, и её длинные волосы заструились над моим лицом.

— Но я не могу остричь ваши чудные волосы! Жалко портить такую красоту!

— Жалко? — изумилась она. — Да они тут же вырастут снова! И потом, когда они ещё понадобятся? Может быть, уже никогда… По крайней мере, до тех пор, пока я не стану женщиной, — добавила она и вздохнула.

Она склонила надо мной прекрасную голову, и я, стараясь действовать как можно бережнее, отрезал ножом длинную прядь гладких тёмных волос. Когда я закончил, она содрогнулась и с облегчением вздохнула, как вздыхает человек после того, как его наконец отпускает острая боль, которую он мужественно терпел, ничем не выдавая своего страдания. Она взяла отрезанную прядь и обвязала её вокруг меня, напевая странную, причудливую песню. Разобрать её я не смог, но вот какими словами отразилась она в моей душе:

Женщина всё пела и пела, не выпуская меня из своих объятий, и песня её переплеталась с шумом дождя, шуршащего в листве, и шорохом лёгкого ветерка, поднявшегося в траве. Безмолвный, блаженный восторг наводнил мне душу, нашёптывая мне тайны деревьев, птиц и цветов. Сначала мне вдруг показалось, что я снова, как в детстве, иду по залитому солнцем весеннему лесу, под ногами у меня расстилается целый ковёр из ветрениц, подснежников и крохотных беленьких соцветий — я чуть было не сказал созданий! — похожих на звёздочки, и на каждому шагу мне встречаются новые, необыкновенные цветы. Затем мне привиделось, что надо мной сияет полуденное июльское солнце, а сам я лежу в полудрёме у подножия большого бука с книгой древних баллад и сказок. Потом настала осень; сердце моё опечалилось из–за того, что листья, когда–то укрывавшие меня от жары, теперь шуршали у меня под ногами, и сладкий запах тления стал для меня их прощальным благословением.

Но вот опустилась стылая зимняя ночь; я шагал домой, чтобы поскорее очутиться в домашнем тепле, и на ходу сквозь путаницу ветвей поглядывал на холодную, снежную луну в опаловом ореоле. Наконец я заснул — а очнувшись, увидел, что лежу под раскидистым деревом в ясном утреннем свете, какой бывает перед самым восходом солнца, и меня опоясывает целая гирлянда свежих буковых листьев.

Увы! От Волшебной страны фей у меня не осталось ничего, кроме воспоминаний — да, воспоминаний. Прямо надо мной нависла огромная ветка, а от изголовья поднимался мощный, гладкий ствол с причудливыми изгибами и выпуклостями, напоминающими прижатые к телу руки. Листья и ветви тихонько напевали ту же песню, которая убаюкала меня, только теперь я услышал в ней прощальные нотки и пожелания доброго пути. Уходить мне не хотелось, и я ещё долго сидел возле бука, не трогаясь с места. Однако моя собственная история ещё не закончилась, и я знал, что меня ждут новые дороги и новые дела. Когда солнце взошло, я поднялся, обхватил буковый ствол насколько хватило рук, поцеловал его и попрощался. По листьям пробежала дрожь, на меня упало несколько капель вчерашнего дождя, а когда я повернулся, чтобы идти, мне снова почудился знакомый шёпот: «Мне можно любить его, можно любить его, ибо он человек, а я всего лишь буковое дерево».