Но ужаснее всего было лицо. Его черты то проступали во всей своей пугающей ясности, то зыбко расплывались и гасли — но вовсе не из–за переменчивости лунного света, а из–за скрытых, внутренних приливов и отливов пульсирующей в нём силы. Не знаю, смог бы кто из живущих описать это лицо. Оно вызвало во мне новые, доселе неведомые чувства. Как не выразить словами тошнотворный запах, дикую боль или звук, вселяющий в нас ужас, так и я никогда не смогу передать это невиданное обличье живой мерзости. У меня под рукой нет ничего, кроме бледных сравнений с ужасами нашего мира; но они всё равно остаются далёкими и неверными. Увидев это лицо, я вспомнил всё, что когда–либо слышал о вампирах, потому что больше всего оно походило именно на погасшее лицо мертвеца, особенно если представить его подвижным, хотя и лишённым всякого признака жизни. Лицо это было бы даже красивым, если бы не губы, в которых не было ни единого намёка на изгиб.

Они не были толстыми, но казались вялыми и припухшими; верхняя губа ничем не отличалась от нижней, и жуткий рот был приоткрыт, совсем слегка, в намертво застывшем полуоскале. (Надо сказать, что всё это я осознал только потом, когда это лицо раз за разом всплывало у меня в памяти, — но так ярко, что усомниться в точности воспоминания было просто невозможно). Но глаза были ещё страшнее. Они были живыми, но жизни в них не было, а была лишь неутолимая алчность. Мучительная, неотвязная ненасытность, казалось, пожирала изнутри это призрачное существо, представшее сейчас передо мною; именно она заставляла его двигаться и придавала ему силу.

Несколько секунд я был не в силах пошевелиться, но тут новая туча, заслонившая собой луну, скрыла от меня чудовищный облик и разом привела меня в чувство, одновременно подхлестнув перепуганное воображение. Теперь я точно знал, что у меня за враг, но так и не имел ни малейшего представления о том, как от него защититься. Что если он сейчас прыгнет на меня из темноты? Я вскочил и что было духу понёсся прочь, не ведая куда, только бы убежать подальше от этого зловещего призрака. Не разбирая дороги, я летел вперёд и несколько раз чуть не расшибся о дерево, таким слепым и безумным было моё бегство. По листьям застучали крупные капли дождя. Где–то далеко проснулся гром; сначала он глухо ворчал, потом рассердился всерьёз, но я продолжал бежать. Дождь усилился. Вскоре густая листва уже не могла противиться тугим струям, и они, как обрушившаяся с неба твердь, пролились на землю. Я вымок до нитки, но мне было всё равно.

Наконец я добежал до небольшой, но уже вздувшейся от ливня речушки и почему–то решил, что, стоит мне перебраться на другой берег, и я окажусь в безопасности. Это была смутная, неясная и, как выяснилось, совершенно обманчивая надежда. Я плюхнулся в воду, кое–как выбрался на противоположный берег, взбежал по невысокому склону и очутился на лугу, где высились только огромные, кряжистые деревья. Я побежал, петляя между ними и по мере сил стараясь держаться восточного направления, хотя вовсе не был уверен, что бегу правильно. Едва я начал понемногу оправляться от пережитого кошмара, как вдруг в белом свете молний, сверкнувших несколько раз подряд, я отчётливо увидел перед собой тень той же самой чудовищной руки. Словно ужаленный, я рванулся вперёд, помчался ещё быстрее, но не успел сделать и нескольких шагов, как поскользнулся и, не удержавшись на ногах, растянулся на земле у корней одного из могучих лесных великанов.

Оглушённый ударом, я всё–таки поднялся и, невольно оглянувшись, успел увидеть только корявые, узловатые пальцы, протянувшиеся к самому моему горлу. Но в то же мгновение чьи–то большие, мягкие руки обхватили меня сзади, и голос, похожий на женский, произнёс: — Не бойся его. Теперь он не посмеет тебя обидеть. Страшная рука мигом отдёрнулась, словно её опалили огнём, и канула в бушующий мрак.