|
Тот обещает государю вызнать из загробного мира легендарных Елену и Париса. Для этого Фауст спускается в царство таинственных Матерей, где хранятся прообразы всего сущего, чтобы извлечь оттуда бесплотные тени спартанской царицы и троянского царевича. Для императора и его двора, собравшихся в слабо освещенном зале, все это не более как сеанс салонной магии. Не то для Фауста. Он рвется всеми помыслами к прекраснейшей из женщин, ибо видит в ней совершенное порождение природы и человеческой культуры: Узнав ее, нельзя с ней разлучиться! Фауст хочет отнять Елену у призрачного Париса. Но – громовой удар: дерзновенный падает без чувств, духи исчезают в тумане. Второе действие переносит нас в знакомый кабинет Фауста, где теперь обитает пре-успевший Вагнер. Мефистофель приносит сюда бесчувственного Фауста в момент, когда Вагнер по таинственным рецептам мастерит Гомункула, который вскоре укажет Фаусту путь к Фарсальским полям. Туда полетят они – Фауст, Мефистофель и Гомункул – разыски-вать легендарную Елену. Образ Гомункула – один из наиболее трудно поддающихся толкованию. Он – не на мгновение мелькнувшая маска из «Сна в Вальпургиеву ночь», и не аллегорический персо-наж из «Классической Вальпургиевой ночи». У Гомункула – своя жизнь, почти трагическая, во всяком случае кончающаяся гибелью. В жизни и поисках Гомункула, прямо противопо-ложных жизни и поискам Фауста, и следует искать разгадку этого образа. Если Фауст то-мится побезусловному, по бытию, не связанному законами пространства и времени, то Го-мункул, для которого нет ни оков, ни преград, томится пообусловленности, по жизни, по плоти, по реальному существованию в реальном мире. Гомункул знает то, что еще неясно Фаусту на данном этапе его духовной биографии. Он, Гомункул, понимает, что чисто умственное, чисто духовное начало – как раз в силу сво-ей (бесплотной) «абсолютности», то есть необусловленности, несвязанности законами жиз-ни (тем самым и жизни исторической), – способно лишь на ущербное существование. Ги-бель Гомункула, разбившегося о трон Галатеи, здесь понимаемой не только как чистейший образец телесной женской прелести, но и как некая всепорождающая космическая сила, зву-чит предупреждением Фаусту в час, когда он мнит себя у цели своих стремлений: приоб-щиться к абсолютному, к вечной красоте, воплощенной в образе Елены. В «Классической Вальпургиевой ночи» перед нами развертывается картина грандиоз-ной работы Природы и Духа, всевозможных созидающих сил – водных и подпочвенных, флоры и фауны, а также отважных порывов разума – над созданием совершеннейшей из женщин, Елены. На подмостках толпятся низшие стихийные силы греческих мифов, чудо-вищные порождения природы, ее первые мощные, но грубые создания: колоссальные мура-вьи, грифы, сфинксы, сирены, все это истребляет и пожирает друг друга, живет в непрерыв-ной вражде и борьбе. Над темным кишением стихийных сил возвышаются уже менее грубые порождения: кентавры, нимфы, полубоги. По и они еще бесконечно далеки от искомого совершенства. И вот предутренний сумрак мира прорезает человеческая мысль, противоречивая, подобно великим космическим силам, по-разному понимающая мир и его становление, – философия двух (друг друга отрицающих) мыслителей – Фалеса и Анаксагора: занимается утро благородной эллинской культуры. Все возвещает появление прекраснейшей. Мудрый кентавр Хирон, наставник Геракла и Ахилла, сострадая герою, уносит Фауста к вратам Орка, где тот выпрашивает у Персефоны Елену. Мефистофель в этих поисках ему не помогает. |
