|
Тогда вступает в силу наша сделка, Тогда ты волен, – я закабален. Тогда пусть станет часовая стрелка, По мне раздастся похоронный звон. Мефистофель принимает условия Фауста. Своим холодным критическим умом он пришел к ряду мелких, «коротеньких» истин, которые считает незыблемыми. Так, он уверен, что все мироздание («вселенная во весь объем»), на охват которого – делом и мыслью – столь смело посягает Фауст, ему, как любому человеку, никогда не станет доступно. «Конечность», краткосрочность всякой человеческой жизни Мефистофелю представляется непреодолимой преградой для такого рода познавательной и практической деятельности. Ведь Фауст «всего лишь человек», а потому будет иметь дело только с несовершенными, преходящими явлениями мира. Постоянная неудовлетворенность в конце концов утомит его, и тогда он все же «возвеличит отдельный миг» – недолговечную ценность «конечного» бытия, а стало быть, изменит своему стремлению к бесконечному совершенствованию. Такой расчет (ошибочный, как мы увидим, ибо Фауст сумеет «расширить» свою жизнь до жизни всего человечества) теснейшим образом связан с характером интеллекта Мефи-стофеля. Он – «дух, всегда привыкший отрицать», и уже поэтому может быть только хули-телем земного несовершенства. Его нигилистическая критика лишь внешне совпадает с бла-городным недовольством Фауста – обратной стороной безграничной Фаустовой веры в лучшее будущее на этой земле. Когда Мефистофель аттестует себя как Часть силы той, что без числа Творит добро, всему желая зла, – он, по собственному убеждению, только кощунствует. Под «добром» он здесь сарка-стически понимает свои беспощадный абсолютный нигилизм: Я дух, всегда привыкший отрицать. И с основаньем: ничего не надо. Нет в мире вещи, стоящей пощады. Творенье не годится никуда. Неспособный на постижение «вселенной во весь объем», Мефистофель не допускает мысли, что на него, Мефистофеля, возложена некая положительная задача, что он и вправду «часть силы», вопреки ее воле «творящей добро». Такая слепота не даст ему и впредь запо-дозрить, что, разрушая преходящие иллюзии Фауста, он на деле помогает ему в его неуто-мимых поисках истины. Более того, Мефистофель верит не только в свою победу над одиноким правдоискате-лем, но и в конечную победу лжи над правдой, всемирного мрака над всемирным светом. Эта «сатанинская космогония» будет питать самонадеянность Мефистофеля на всем протя-жении обеих частей трагедии. Странствие Фауста в сопровождении Мефистофеля начинается с веселой чертовщины в сценах «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге» и «Кухня ведьмы», где колдовской напиток воз-вращает Фаусту его былую молодость. Осью дальнейшего драматического действия первой части «Фауста» становится так называемая «трагедия Маргариты». Маргарита – первое искушение на пути Фауста, первый соблазн возвеличить отдель-ный «прекрасный миг». Покориться чарам Маргариты означало бы так или иначе подписать мировую с окружающей действительностью. Маргарита, Гретхен, при всей ее обаятельности и девической невинности, – плоть от плоти несовершенного мира, в котором она живет. Бесспорно, в ней много хорошего, доброго, чистого. Но это пассивно-хорошее, пассивно-доброе само по себе не сделает ее жизнь ни хорошей, ни доброй. По своей воле она дурного не выберет, но жизнь может принудить ее и к дурному. |
