|
Когда Мефистофель, прерывая славословия ар-хангелов, утверждает, что на земле царит лишь …беспросветный мрак, И человеку бедному так худо, Что даже я щажу его покуда, – господь выдвигает, в противовес жалким, погрязшим в ничтожестве людям, о которых говорит Мефистофель, ревностного правдоискателя Фауста. Мефистофель удивлен: в мучи-тельных исканиях доктора Фауста, в его раздвоенности, в том, что Фауст …требует у неба звезд в награду И лучших наслаждений у земли, – он видит тем более верный залог его погибели. Убежденный в верности своей игры, он заявляет господу, что берется отбить у него этого «сумасброда». Господь принимает вызов Мефистофеля. Он уверен не только в том, что Фауст Чутьем, по собственной охоте …вырвется из тупика, – но и в том, что Мефистофель своими происками лишь поможет упорному правдоиска-телю достигнуть высшей истины. Тема раздвоенности Фауста (здесь впервые затронутая Мефистофелем) проходит через всю драму. По это «раздвоенность» совсем особого рода, не имеющая ничего общего со сла-бостью воли или отсутствием целеустремленности. Фауст хочет постигнуть «вселенной внутреннюю связь» и вместе с тем предаться неутомимой практической деятельности, жить в полный разворот своих нравственных и физических сил. В этой одновременной тяге Фау-ста и к «созерцанию», и к «деятельности», и к «теории», и к «практике», по сути, нет, конечно, никакого трагического противоречия. Но то, что кажется нам теперь само собою разумеющейся истиной, воспринималось совсем по-другому в далекие времена, когда жил исторический доктор Фауст, и позднее, в эпоху Гете, когда разрыв между теорией и практи-кой продолжал составлять коренной изъян немецкой идеалистической философии. Фауст ненавидит свой ученый затвор, где …взамен Живых и богом данных сил Себя средь этих мертвых стен Скелетами ты окружил, – именно за то, что, оставаясь в этом «затхлом мире», ему никогда не удастся проник-нуть в сокровенный смысл природы, а также истории человечества. Разочарованный в мертвых догмах и застойных схоластических формулах средневековой премудрости, Фауст обращается к магии. Он открывает трактат чернокнижника Нострадама на странице, где выведен «знак макрокосма», и видит сложную работу механизма мироздания. Но зрелище беспрерывно обновляющихся мировых сил его не утешает: Фауст чужд пассивной созерца-тельности. Ему ближе знак действенного «земного духа», ибо он и сам мечтает о великих подвигах: Готов за всех отдать я душу И твердо знаю, что не струшу В крушенья час свой роковой. На троекратный призыв Фауста является «дух земли», но тут же снова отступается от заклинателя – именно потому, что тот покуда еще не отважился действовать, а продолжает рыться в жалком «скарбе отцов», питаясь плодами младенчески незрелой науки. В этот миг величайших надежд и разочарований входит Вагнер, адъюнкт Фауста, фи-листер ученого мира, «несносный, ограниченный школяр». Их диалог (один из лучших в драме) еще более четко обрисовывает мятущийся характер героя. Но вот Фауст снова один, снова продолжает бороться со своими сомнениями. Они приводят его к мысли о самоубийстве. Однако эта мысль продиктована отнюдь не устало-стью или отчаянием: Фауст хочет расстаться с жизнью лишь для того, чтобы слиться со все-ленной и тем вернее, как он ошибочно полагает, проникнуть в ее «тайну». |
