– Открывайте, не бойтесь. Даю слово, шкатулка не причинит вам вреда. По крайней мере, телесного.

Анна отщёлкнула замок и достала сложенные вдвое листки. Перебрала их.

– Не может быть, – повторила она. Стоило ей увидеть письма, как она узнала почерк своей матери, а если бы и не узнала – её подпись стояла в самом конце последнего листка.

– Прочитайте.

– Они адресованы не мне.

– Перестаньте. Они адресованы мне, а я прошу вас прочитать.

Анна облизнула губы и, разложив страницы по порядку, стала читать, тихонько проговаривая слова одними губами.

«Моя дорогая Жанетт!

Ты никогда не увидишь меня, и я безмерно страдаю, понимая, что ты будешь расти без матери и отца. Но так было нужно, и я уверена, что это единственный способ спасти твою жизнь.

Для всех ты мертва. Но пусть твоё имя и мертво, сама ты всегда будешь жить в моём сердце. Помни об этом.

Тот, кто властвует всеми судьбами в Карионе, определил и твою судьбу. Его величество хочет, чтобы ты была убита. Не стану говорить о том, каковы его причины, но поверь, их достаточно, чтобы привести приговор в исполнение.

Однако, если чего-то и не может позволить мать даже своему королю, то только убийства ребёнка, которого она держит на руках.

Мне пришлось отдать тебя моему доброму другу с тем, чтобы он вырастил тебя, как сумеет, потому что любая жизнь лучше смерти.

Под твоим же именем похоронят другую девочку, рождённую уже холодной.

Жанетт, никогда не забывай своё имя и имя своей матери. Помни, я любила тебя и всегда буду любить. Лизавета Бомон».

Анна закончила читать и уставилась на Мишель неподвижным взглядом.

– Не может быть, – повторила она.

Она всё ещё не могла поверить в то, что девушка, столь неприятная ей, могла оказаться её сестрой, но куда больнее оказалось читать строки, написанные их родной матерью. Строки, наполненные любовью к дочери, которой она не успела узнать, в то время как сама Анна давно уже ощущала себя сиротой.

– Вы получили письма обманом! – Анна швырнула шкатулку и её содержимое на стол, однако по тому, как бережно Мишель стала собирать разбросанные бумаги, Анна поняла, всё написанное – правда.

– Меня вырастил Фергюс Бри, – сказала Мишель холодно, – друг нашей матери… Лизаветы Бомон. Если хотите, спросите у герцога, он не станет вам врать. Можете сколько угодно упиваться своей несчастливой судьбой, но вы всегда были баронессой Бомон и возлюбленной короля. А я… – Мишель села и шумно вздохнула, – простите. Мне кажется, теперь вы должны понять, что мне непросто примириться с тем… насколько различна была наша судьба.

Анна покачала головой.

– И что вы хотите… теперь? От меня?

– Анна… – Мишель снова вздохнула. – Вы говорите так, будто я собираюсь вас шантажировать. Если вы не хотите знать, что у вас есть сестра – это ваше право. Сама я никогда не стремилась открывать вам правду и не стала бы делать этого, если бы не… обстоятельства.

– Обстоятельства? То есть, это ещё не всё, что вы решили мне рассказать?

Мишель покачала головой.

– К сожалению, это только часть, без которой вы не поймёте остального. Я хочу предостеречь вас.

– Предостеречь от чего?

– Как не трудно мне говорить об этом, я вынуждена предостеречь вас от своего господина. Он хочет смерти королю. И он хочет совершить это убийство вашими руками.

Анна молча смотрела на Мишель. Удивление её было столь велико, что она с трудом могла разобрать смысл того, что говорила собеседница, не говоря уже о том, чтобы оценить, сколько правды в её словах.