Скалли наконец осмелилась посмотреть на него.

У нее был взгляд маленькой девочки, которую отец вдруг оставил в темном страшном лесу. И она никак понять не может, то ли папа действительно бросил ее на съедение серому волку — то ли подшучивает над ней, разыгрывает ее в воспитательных целях и вот сейчас, когда она с перепугу все-таки взвоет в голос, выйдет из-за ближайшего дуба и с убийственной укоризной скажет: «Ай-ай, как не стыдно! Вот ведь рева-корова!»

— Надо бы побеседовать с шерифом, — проговорил Молдер.

Закусочная «Обед у Фила»

15.30

Здесь было уютно и не жарко. Покряхтывал кондиционер, словно довольная жизнью и детьми наседка, бокал с холодным соком приятно освежал ладонь. Можно было не торопиться. Можно было не отводить взгляд.

Они все-таки перегрелись на осеннем кладбищенском солнцепеке.

Или дело было не только в нем?

Шериф был симпатичен Молдеру. Похоже, ему уже перевалило за пятьдесят, но сил у него явно не убавилось. Широкие плечи, могучий торс и руки, как окорка; открытое и сильное лицо. Простодушно хитроватая улыбка.

А вот Скалли он подозрительно напоминал животное. Может быть, по тому, как он облапил и валил того козлобородого. А может… может — по запаху? Ей было неуютно с шерифом. Она не могла понять, в чем дело, но интуиция тихонько, неназойливо, без особой паники зуммерила: будь настороже. Бывают бабы, думала она несколько растерянно, которым нравятся мужчины, похожие на скотов. Но, слава Богу, я не из их числа. У меня совершенно иная эстетика секса.

— В его анкете записано, что он артист, — сказал Молдер.

Шериф крякнул и отпил из своего бокала, в котором был отнюдь не сок.

— Джерри Глэйсбрук и был артист. Великий артист. Лучший со времен Гудини…

Шериф осекся и с сомнением смерил взглядом сидевших перед ним агентов. У них у обоих был такой рафинированный, такой дистиллированный вид… Шериф отнюдь не мог быть уверен в их эрудиции.

— Знаете такого? — спросил он.

Молдер лишь спокойно кивнул, но эмоциональная Скалли скривила губы, в свою очередь окатив шерифа презрительным взглядом. Нормальный американец может не знать, кто такой Александр Македонский, Ньютон или Моцарт — но не помнить Гудини, или, скажем, Диллинджера, или Пола Анку он просто не в состоянии.

— Джерри ставил потрясные номера. Выкручивался из заклепанных цепей, завязанных мешков, ухитрялся как-то выбираться из запертых сундуков… причем, эти хреновы сундуки так и оставались запертыми, вот ведь как!

— Почему же тогда Человек-крокодил? — спросил Молдер. — Уж Человек-змея, на худой конец…

— Из-за болезни кожи, разумеется, — ответил шериф и снова прихлебнул из своего бокала. На его великолепной, будто полированной, лысине проступили бисеринки пота. — Свое уродство он постарался превратить в дополнительный рекламный трюк. Но все одно это была не больше чем хорошая мина при плохой игре. Из-за чешуи его не пускали на сцены столичных цирков. Представляете же, как все эти умники во фраках?.. Импреса… антрепре… тьфу! О, мистер, мы знаем, конечно, что ваша болезнь не заразная, но ведь зрители этого могут и не знать, всем не знающим этого зрителям мы этого все равно не сможем вовремя рассказать, так что выметайтесь, будьте добры, и чтоб духу вашего, уважаемый мистер, больше тут ни в жизнь не было…

— Ужасно, — искренне сказала Скалли. Шериф испытующе оглядел ее. Ухмыльнулся.

— Конечно, ужасно, — согласился он. — А вы, мэм, повели бы, скажем, своего сынишку на представление, где рядом бегает, прыгает, скачет облезлый урод, у которого вместо кожи — ороговелые синюшные лохмотья, а под ними — голое мясо?

— Не задавалась этим вопросом, — сухо ответила Скалли.