— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня…

Скалли невольно покосилась на Молде-ра, словно ища какой-то поддержки или, по крайней мере, объяснения. Молдер с каменным лицом смотрел прямо перед собой.

— Ты приготовил передо мною трапезу в виду врагов моих…

И тут миниатюрный пастор ловко и непринужденно, давно уже не просто отработанным, а единственно естественным для себя движением, пальцами правой ноги перевернул страницу Библии.

— …Умастил елеем голову мою…

У него не было рук. Потому он и выглядел таким миниатюрным и узкоплечим под своей ризой.

— …Чаша моя переполнена.

Пожилой и несколько потасканный рослый красавец — высокий лоб с залысинами, благородные, будто у кастильского гранда, горбатый нос и бородка — воровато оглянулся по сторонам, не смотрит ли кто на него, чуть пригнулся и отхлебнул из фляжки. А потом спрятал фляжку в специальном кармане на… Скалли не могла понять, на чем. На животе? Но живот у него был, будто у беременного. Впрочем, после бородатой миссис Глэйсбрук… Нет, даже на девятом месяце не бывает таких животов. И вдобавок отдельно одетых животов. Скалли поморгала — нет, видение не исчезло. К животу красавца словно прилеплен был карлик или чучело карлика; длинные белые рукава, совершенно скрывавшие кисти, обнимали гранда, коротенькие скрюченные ножки были обуты в черные ботиночки, надраенные до зеркального блеска; а карман для фляжки располагался на выгнутой горбом спинке, прикрытой черным жилетом. Но не проглядывало ни миллиметра плоти — и оттого не понять было, что это — чучело, экстравагантный наряд или… или… что еще может быть?

Но даже если предположить, будто это всего лишь чучело — оно выглядело безголовым. Там, где полагалось бы располагаться голове, располагалась уже грудь нелепого гранда. Маленькое чучело, чем бы оно ни являлось на самом деле, головой словно бы ввинтилось в горбоносого пьянчужку — который, судя по его виду, был то ли подавлен, то ли перепуган…

То ли, что вернее, мучился жестоким похмельем.

— Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.

Скалли затошнило. Она снова постаралась отвести глаза и отыскать хоть что-нибудь нейтральное, обыкновенное… но самым обыкновенным здесь был окаменевший, на редкость чопорный Молдер, а ей не хотелось буравить его перепуганным взглядом. Решит еще, будто ей нужна помощь. Успокаивать начнет.

Он стрельнула взглядом вправо, влево…

Да тут, похоже, вообще ни одного нормального.

Картинка проявлялась постепенно, и тривиальное собрание родных и близких у гроба усопшего превратилось теперь… Во что?

Не подобрать слов.

Шоу. Молдер сказал: шоу. Так и будем это расценивать.

Надо взять себя в руки, хватит озираться.

— Искуси меня, Господи, и испытай меня; расплавь внутренности мои и сердце мое…

Ах, не надо бы сегодня про внутренности, длительно содрогнувшись где-то в области желудка, с неприязнью подумал Молдер, против воли вспоминая фотографию раны.

Ему тоже приходилось несладко. С миссис Глэйсбрук он уже встречался, но остальных видел впервые.

— Возненавидел я сборище злонамеренных, и с нечестивыми не сяду…

Он коротко покосился на Скалли. Похоже, та уже приходила в себя. Во всяком случае, губы перестали дрожать.

Вероятно, она и понятия не имела, что с того момента, как она опознала миссис Глэйсбрук, у нее дрожали губы.

— Господь — свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь — крепость жизни моей: кого мне страшиться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут…

Да что же это они сегодня, как нарочно, все про потроха да про плоть пожрать, подумал Молдер, натужно пытаясь сглотнуть кислый ком в горле.