— Ферми — физик.

— Неважно! Пусть усваивают другое: сопоставимость величин. Уровень!

— Лишка берёшь, Бабушкин. Смеяться будут.

— Кто? Зелёная бестолочь?

— Другие прознают — понимающие.

— Понимающих мало, единицы, а историю пишут для толпы.

Странный немного Бабушкин, но удивительный. Язык — словно бритва, логика — не покачнёшь!

Нервы оттаивают, во всех членах лёгкость появляется, и дышится Галкину ровнее. К Бабушкину испытывает чувства почти родственные. Излишне смел в суждениях, а поди как хорош. Умеет смирить душу, навеять сон. Сон всем нужен. «Человечеству сон золотой», — человечеству! А тут человек — пылинка на ветру, ему такой сон — ох, как надобен!..

Укачал, убаюкал умный человек Бабушкин начальника, и прочь пошёл — из института. Кончился рабочий день — для него только, не для ребят, стоявших над кульманами, — тем ещё два часа работать. На то они и рядовые! И ум их устроен иначе, к разгадыванию тайн природы человеческой не приспособлен. Бабушкину они не ровня, Бабушкин их превзошёл, поднялся над средним уровнем, постиг больше, чем правила извлечения корней и функции сопромата; он вихри душевные смирять научился, хаос тревог и сомнений к общему знаменателю приводит. Большой гибкости ума требует работа, зато и не так изнурительна; и зарплата повыше, и почёта от людей больше.

Вышел и Галкин из кабинета. К одному заместителю толкнулся — ушёл, к другому — след простыл. В другие кабинеты толкаться не стал, там люди делом заняты. Направился к Ольге, к ней он почти каждый день ходит. Часы выбирает определённые — когда Филимонов в комнате научной сидит. А сидит он там прочно, клещами не вытащишь. Спокойно Галкин болтает с Ольгой, знает: Николай Авдеевич не зайдёт, а кроме него к ней никто не ходит.

Комната Ольги поблизости от кабинета директора. Там, в небольшом крыле, всего лишь на одном этаже разместилась и вся новая филимоновская лаборатория. Немного места занимает, зато у каждого комната отдельная. И всюду настольные машины счётные — быстродействующие, дорогие. И люди в лаборатории непростые — все учёные, теоретики.

Набирал их Филимонов не по титулам и громким званиям, а по уровню знаний, по тем исключительным способностям, которым меру он сам и определять может. Иных из других городов пригласили. Им, по слухам, и зарплату, и квартиру, и все условия бытовые особые создали — райские. Трудитесь — не ленитесь, государство для таких ничего не пожалеет. «Золотой группой» их в институте звали, на каждого с благоговением смотрели.

Они теперь вроде Трех Сергеев стали. Зато те — сникли, в коридорах появляются редко, а к директору и вовсе не ходят. Филимонов комиссию во главе с Федем назначил — все сергеевские лаборатории проверить. И тут же слух прошёл: один Сергей уходить собрался, другой — будто бы с самим министром говорил.

В коридоре, в холлах и на площадках филимоновской лаборатории пустынно, не встретишь курящих и праздно болтающихся; не было тут места ни для зятя, ни для Бабушкина. И сам Галкин, вступив в пределы «импульсаторов», невольно ускорял шаг. Неловко здесь раскачивать торс в вальяжном шаге.

Ольга не гонит Галкина, даже как будто при нём оживляется.