Работу Галкин не знал, не любил — на службу в средине дня заявлялся, да и то часа на два, на три. Метеором врывался в кабинет, бросал секретарше:

— Меня нет! Не соединяйте!

Секретарша шупленькая, робкая, муха пролетит — зажмурится. Девочкой-подростком в дверях стоит, канючит:

— Просят вас, хоть на минутку.

— Ладно! Соедините.

— Привет! Обнимаю! Где ты пропадал? Встретиться? Сейчас не могу, министр вызывает, машина у подъезда ждёт. Бывай. Звони. До встречи.

Все друзья старые — побоку. Рылом не вышли! Вася высоко летает. Тут, под облаками, живут боги. Он с тех пор, как лауреатом стал да все почести получил, всю свою жизнь прежнюю в угол задвинул. Ко всему большому, яркому потянулся. Льстит ему, что из райкома секретарь звонит, из горкома — заведующий отделом, из министерства — начальник главка. Уровень, круг общения. И всё то, что ещё вчера он в людях поношению предавал, выперло в нём в самом и полезло буйно.

Неудержимо влекло к большим влиятельным людям. За широкими спинами искал защиту и спасение. Боясь гнева филимоновского, первым замом к себе взял не работника, а зятя одной важной персоны. «Меня тронешь, — думал со злорадством, — тестя заденешь». И в коридорах всех пяти этажей по временам — редко очень! — конструкторы и проектировщики, ребята всё больше молодые, стали видеть важно и мягко ступающего толстячка с вечно улыбающимся женоподобным лицом.

— Первый зам.

— Клавдий Иванович Шапченко.

— Зять!..

И называли всем известную фамилию.

В комнаты Шапченко не заходил, в дела не вникал. Там были главные конструкторы, заведующие отделами, ведущие групп. В помощи не нуждались. И ещё приметили: Шапченко появлялся вместе с Галкиным и навеселе. Вместе с Галкиным исчезал.

Зато другой заместитель начальника Бабушкин мог и насмешить, и озадачить. Он открыто и беззастенчиво нахваливал своего шефа. Зайдёт в комнату, закурить попросит. Головой покачает, скажет:

— Бесчувственный вы, ребята, народ. Даже не знаете, с кем вас судьба столкнула.

Конструкторы оторвутся от чертежей, рейсфедеры в коробки положат. На лицах — недоумение.

Бабушкин продолжает:

— Счастье работать с таким шефом! Талантлив, как Бог!

Смельчак какой-нибудь подаст голос:

— А в чём проявляется талант шефа?

— Святая простота! — всплеснёт руками Бабушкин. — Вам всё растолкуй и в рот положи!

С тем и выйдет из комнаты.

Бабушкин — не чета Шапченко! — делами занимался. Бумаги подписывал, договора, планы утверждал; волынку не тянул, службу правил весело. Красное словцо любил, афоризмы. Бухгалтерскую ведомость подписывая, скажет: «Учёт — социализм». Почётная грамота, благодарность кому — тоже присовокупит: «Материальный стимул моральным подкреплять надо». Русского интеллигента из прошлого столетия чем-то напоминал. Ногти в большом порядке содержал, голоса не повышал, а если недоволен чем — скажет: «Вы, сударь, здесь промашку дали: не спросясь броду, сунулись в воду».

Шапченко и Бабушкин руки друг другу не подают; кивают издалека и шаг прибавляют. Галкина одного они редко оставляют, но у шефа чаще всего Шапченко сидит. Не у стола, не рядом, а в дальнем углу кабинета, в кресле или на диване. Историй он много знает: рассказывает громко и смеётся.

Галкин не слушает, слушать он не умеет: во-первых, сам любит говорить, во-вторых — нервничает. Он и раньше вспыхивал как порох, а теперь просто невозможным стал. Слова поперёк не скажи — барсом кидается.