Приторно-сладкий тон, приличный в отношениях со школьником, разъярил Филимонова. Он сказал:

— У вас есть что-нибудь сказать по институту? — заговорил ледяным тоном. Он во всех своих бедах винил, главным образом, эту старую министерскую лису и решил с ним не церемониться.

Бурлак осёкся, опустил над столом надушенную голову, собирался с мыслями. Елея поубавил, но ласковая улыбка вновь засветилась на желтом одутловатом лице, и только в глазах засверкали холодные огоньки неприязни.

— Вам, наверное, известен инцидент с Галкиным; мы тут ничего не знали, нам это как снег на голову.

— Мне ничего не известно, — отпарировал Филимонов. И Бурлак снова осёкся. Сделал паузу. Напустил на себя важный вид, проговорил:

— Неизвестно, так станет известно. Об одном прошу: вы с ним не церемоньтесь, всё должно быть по закону. И никаких поблажек. Мы — за строгие наказания.

— Не понимаю, о чём вы говорите.

— Ну, хорошо, хорошо, Николай Авдеевич, я вижу, вы не хотите со мной откровенничать, — видимо, решили всё выложить министру. Дело ваше, я вам не указчик. Одно могу повторить: мы тут за строгость, за то, чтобы честь института не страдала. Вот так!

— Перед отъездом за рубеж я отправил в министерство приказ о назначении Федя Николая Михайловича моим первым заместителем. Говорят, вы лично его задержали.

— О-о!.. Я просто забыл!

Бурлак вынул из стола приказ и тут же подписал его. Протянул директору.

Филимонов встал и откланялся. Он демонстративно давал понять Бурлаку: если что-то случилось, то он, Бурлак, в стороне не останется. Это он во всём поддерживает Зяблика, во всём ему потакает.

Филимонов, покидая стены министерства, окончательно уверовал, что история с письмом Наточки вылилась наружу. И не жалел об этом. Пусть знают люди истинную цену Зяблику и его покровителям.

Из министерства поехал в соседний с «Титаном» институт, там в его отсутствие обосновались Федь и Ольга. Вадим Краев не сказал товарищам о своем визите к Филимонову, и потому, когда Филимонов вошел в тесную комнату, где они дружно трудились, и остановился у двери, они повернулись к нему почти все сразу и на лицах у них изобразилось такое удивление, будто перед ними стоял не человек, а слон. Как и подобает по рангу, первым навстречу почётному гостю поднялся Федь. Чуть кося набок голову, разглядывая гостя своим единственным глазом, Федь не протянул руку, а сказал просто, с видимым спокойствием:

— Чем обязаны? Я, право, глазам не верю.

Встала из-за машинки Ольга; девушка растерялась, не могла поднять отяжелевшей вдруг головы и с ужасом ощущала, как пол уходит у нее из-под ног. «Надо же что-то сказать!» — сверлило в голове, и она пыталась поднять глаза, но не могла. Стояла, опустив голову. Потом не своим голосом и как бы не по своей воле проговорила:

— Не ожидали вас, Николай Авдеевич.

Понимала, что говорит банальность, но ничего другого придумать не могла и не могла взять себя в руки, унять предательскую дрожь.

Поздоровавшись с Федем, Филимонов повернулся к Ольге, взял её за руку:

— Ага, коварная! Сбежала с гусаром!.. На легкую жизнь позарилась. Так-то платишь за мою любовь!

«Как он легко и умно говорит! Ни тени смущения — вот что значит большой, ни от кого не зависимый человек! И одет так нарядно! Посвежел. Он будто бы даже стал красивым».

Вадим, боясь потерять места спаек, не вставая, поздоровался с вошедшим и вновь склонился над пучком разноцветных проволочек; он заканчивал последние пайки, и все они с нетерпением ожидали завершения работы. На столе у окна в оплавленной керамзитом чаше кипел металл, белая масса вспучивалась, стреляла пузырями, — Федь озабочено посматривал на термометр, показывавший цифру, близкую к расчётной.