Человек в плаще обернулся и с некоторым интересом посмотрел на крестьянина. Под спокойным взглядом серых глаз тот совсем разнервничался и уже почти шепотом повторил:

– Дома говорим… Каждый день, сеньор. Каждый Божий день.

– Вижу – ответил сероглазый, поворачиваясь в сторону процессии.

– Бесполезно, дон Диего, бесполезно, – сказал он минут двадцать спустя, когда осужденный уже сидел на грубой деревянной скамье позора возле эшафота. – Опять то же самое. И эта латынь… Они ведь даже не понимают, о чем он говорит.

Над площадью гудел монотонный голос инквизитора. На лицах простолюдинов застыло напряженное внимание. Как обычно, за грозной проповедью на испанском следовал приговор на латыни, и большинство с трудом улавливало смысл. Наконец, приговор был зачитан, и сгорбленная фигура осужденного двинулась к столбу в окружении монахов.

– Покайся, грешник, покайся, – настойчиво твердили они. – Не упусти последний шанс. Геенна огненная ждет тебя! Отрекись от ереси, не искушай терпение Господне…

Но осужденный лишь тряс головой и иногда невнятно мычал.

– Совсем в ереси погряз, – с осуждением сказал мясник. – Покаяться мог бы напоследок, послушать святых отцов.

– Мог бы, – громко согласился сероглазый, не замечая недовольного взгляда дона Диего. – Если бы язык вчера не выдрали. Переусердствовал палач.

Мясник с испугом поглядел на него и только плотнее сжал губы. Тем временем осужденный прошел по узкому проходу между грудами хвороста и встал у столба. Палач начал вязать ему руки, ловко орудуя веревкой.

– Папа, а еретику будет больно? – снова раздался детский голос.

– Будет, будет, – скороговоркой заговорил крестьянин. – И поделом ему. Смотри внимательно – только так с врагами веры и можно.

– А почему он не уйдет?

– Потому что привязан. Да и кто ж ему даст? Ты смотри, смотри, потом спросишь.

– А ему…

– Да замолчи уже! – с отчаянием прикрикнул отец, косясь на человека в черном, который, казалось, был полностью поглощен зрелищем. – Вот ведь послал Бог наказание.

Инквизитор в последний раз поднес к губам осужденного распятие и отошел от столба, задевая сучья и поленья полами сутаны. Двое помощников палача быстро забросали проход, и осужденный оказался в сплошном коричнево-сером круге. В руке у палача появился факел. Пламени почти не было видно в пронизанном солнечным светом воздухе, и только по колеблющемуся мареву стало ясно, что факел уже зажжен.

– Бесполезно, друг мой, бесполезно, – снова сказал сероглазый.

– Но ведь они не всегда были такими, – горячо прошептал дон Диего, не отводя завороженного взгляда от факела.

– Поверьте мне, всегда. Всегда были и всегда будут.

– Нет, даже эти, именно эти люди. Они ведь когда-то были детьми. Если бы они могли вспомнить. Хотя бы на миг!

– Зачем же вспомнить? – отозвался сероглазый. – Можно и лучше. Заодно и покончим с этими давними спорами. Только все это напрасно.

И он, будто что-то вспоминая, прикрыл веки.

– Не смейте этого делать, – неожиданно веско сказал дон Диего, глядя на него. – Во-первых, это просто запрещено. Во-вторых, это бессмысленно. Вы меня слышите? Не смейте этого…

Палач опустил руку с факелом. И в этот момент сероглазый внезапно выпрямился и, словно стряхивая с пальцев невидимую воду, резко выбросил пальцы правой руки.