Мне было… ну, как-то по фигу, если честно.

Я не испытывал упоения боем, у меня не было ощущения, что дело мое правое и враг должен быть повержен и отбуцкан по почкам с особым цинизмом. Это было просто дело, которое надо было закончить, работа, которую следовало завершить. Я даже не могу сказать, что у меня ко всему этому было какое-то личное отношение. Может быть, сначала оно и было, конечно, но сейчас я не испытывал по отношению к управляющему компьютеру Альвиона даже легкой неприязни.

Типа, он на меня прыгнул, ну и сам виноват…

На минус третьем этаже меня встретило дикое количество задраенных намертво дверей, и я принялся выжигать их термитными шашками. Продвижение мое замедлилось, и это было не очень хорошо, потому что противник стопудово вызвал подкрепление, и оно в любой момент может ударить меня в спину.

И лучше бы оно этого не делало, потому что когда меня бьют в спину, я расстраиваюсь и могу натворить всяческих глупостей, о которых потом пожалею.

* * *

– А можно я не про войну? – спросил Федор.

– Нельзя, – сказал Виталик. – Когда ты имеешь дело с Чапаем, это всегда про войну.

– Спасибо, друг, – сказал я. – Как будто бы ты не такой.

– И я такой, – согласился Виталик. – Так чего ты там хотел спросить, Федор?

– Я просто не могу понять, почему так, – сказал Федор. – В смысле, вот Чапай и этот британец, как его…

– Гарри, – сказал я. – Гарри Борден.

– Хороший, сука, человек, – сказал Виталик. – Как-то раз мне руку сломал…

– Ты с такой гордостью об этом рассказываешь, как будто тебе за тот случай орден дали, – заметил я.

– Предлагали, – сказал Виталик. – Но я отказался, к хренам, и взял деньгами.

– Так чего ты там понять не можешь, Федор? – спросил я.

– Почему вы двое, так успешно встроившиеся в Систему, словно она специально под вас создавалась, столь упорно стремитесь все откатить и сделать, как было, – сказал Федор. – Для меня это загадка загадок. Топ номер один и топ номер два, вы забрались на вершину, так чего же вам на ней не сидится?

– Не знаю, как он, а я к такому точно не стремился, – сказал я. – И потом, дело же не только в нас.

– А в ком еще?

– Ну, посмотри, – сказал я. – Вот, допустим, ты встроился в Систему, пусть даже и случайно, и выяснил, что Система эта бесчеловечна, несправедлива и еще капельку немножечко людоедская, так что ты будешь делать? Спокойно пользоваться всеми ништяками, что она тебе предоставляет, или попробуешь хоть что-нибудь изменить?

– Конечно же, первое, – сказал Федор. – Потому что полностью справедливого мироустройства не бывает в принципе, и я уж точно не смогу этого изменить.

– Вот оно, вечное столкновение прагматиков с, сука, идеалистами, – отметил Виталик. – Проблема нашего мира, я имею в виду, нашего прошлого мира, хотя не исключено, что и в этом то же самое, заключалась в том, что в нем было слишком до хрена прагматиков, и идеалистам, для того, чтобы быть услышанными, приходилось совершать какие-то дикие вещи. С другой стороны, когда идеалистов до хрена, в этом тоже ничего хорошего нет, потому что идеал, сука, недостижим, а они все равно пытаются, чего бы это им ни стоило. И окружающим, кстати, тоже. Тут штука тонкая, нужно как-то баланс соблюсти, что в реальном мире получается далеко не всегда. Точнее, практически никогда не получается, к хренам.

– Я не идеалист, – сказал я.