Белого вообще вокруг было слишком много — в этой просторной отдельной палате, арендованной в престижном столичном госпитале на коммерческой основе. Хвощев почувствовал, что остро ненавидит все это белое. Ненавидит по одной только причине, потому что…

Зазвонил мобильный телефон, и сумбур мыслей прервался. Сиделка подала Хвощеву телефон.

— Это я, здравствуй, братишка. Как сегодня себя чувствуешь?

В трубке тихо рокотал голос Чибисова. Они уже говорили друг с другом в эти два страшных дня, и. не однажды. Но о смерти Артема Хвощеву сообщил все же не Чибисов а отец Феоктист.

— Завтра похороны, — сказал Чибисов. — Я все сделаю. Ты ни о чем не беспокойся. А сегодня я приеду к тебе.

— Хорошо, — ответил Хвощев. — Как Полина? Чибисов в трубке тяжело вздохнул. Повисла долгая пауза. Хвощев облизал пересохшие губы.

— То, о чем ты мне говорил в прошлый раз, подтвердилось?-спросил он.

— Да, — хрипло ответил Чибисов. — Трубников сказал: одно к одному, как и в тот прошлый раз у Борщовки.

— Ты тело моего сына видел? Сам видел?

— Видел, меня в морг опознавать возили. Но в тот раз мы же ничего с тобой не видели — ни его, ни места… Поэтому я только с чужих слов тебе говорю — вроде тот же случай. Очень похожий. Ты… ты что молчишь? Антон! Алло!

— Извини, ко мне… врач пришел. Тут у нас обход, — с усилием произнес Хвощев.

— Я к тебе сегодня приеду…

Снова повисла неловкая пауза. Чибисов не высказывал в эти два дня никаких традиционных бодрых пожеланий: Будь здоров, поправляйся; Закончить разговор можно было только одним способом — Хвощев просто нажал на кнопку, отключая мобильный.

Никакого обхода не было. Сиделка вышла. Хвощев был в палате один. Все его внимание снова приковали к себе белые шторы на больничном окне. А за ними была только мгла пасмурного июльского дня.

КОЛОСОВ СНОВА НЕДОГОВАРИВАЕТ

Когда Катя вошла, Колосов копался в сейфе. На столе на груде бумаг (очень необычная деталь, потому что стол всегда был девственно чист, как футбольное поле зимой) лежала потертая пистолетная кобура и запасные обоймы. Никита держал в руках сразу два пистолета — свой табельный Макаров и неуклюжий длинноносый, как его называли опера, стечкин. При хмуром, почти свирепом виде раздосадованного вышестоящей критикой начальника отдела убийств это было так внушительно и вместе с тем так забавно, что Катя даже споткнулась в дверях, зацепившись за порог девятисантиметровой шпилькой.

— Кто там еще?! Застрелиться, к такой матери, и то не дадут спокойно! — рявкнул Колосов, обернулся, увидел онемевшую от изумления Катю и медленно поднес дуло длинноносого стечкина к лицу.

— Никита! — вскричала Катя. — Никита, миленький, ты что?

После того что она видела в Славянолужье своими собственными глазами, ей показалось… померещилось… Нет, она просто поверила, она готова была верить во что угодно.

Колосов меланхолично почесал дулом левую бровь.

— Здравствуй, Катя, — сказал он мирно и дружелюбно. — Ну, как съездила?

— Это что… там у тебя? — с запинкой просила Катя, кивая на пистолеты.

— А это… Это я завтра с опергруппой на Плещеево озеро еду. Информация пришла, что один из подельников Шворина вроде бы там объявился. Засады устроим по всем его тамошним адресам — он ведь родом оттуда.