– Зови меня Инебел, ибо наречен я так для того, чтобы быть белее инея.

– Зачем? – искренне удивилась она.

– Белизна угодна Спящим Богам, ибо в белизне – тишина.

– А по‑моему, в белизне – предрасположение к злокачественной анемии… Не знаю, как это на вашем языке. Гемоглобин надо повышать. Вот ты – ну, посмотри на себя. – Она удивительно легко, без всякой боли, исчезнувшей под его магическими губами, подняла руки и провела пальцем по скулам – к уголкам громадных черных глаз. – На тебя ж смотреть страшно – кожа да кости. Как ты только меня на руках носишь? Впрочем, во сне все легко… Вон я – повисла у тебя на шее и разговариваю, как ни в чем не бывало, а будь это наяву, я верещала бы от страха на весь ваш кемитский темный лес!

– Но это все – наяву…

Явь, точно того только и дожидалась, нахлынула на нее со всех сторон, – и желтовато‑ячеистое тело громадной луны, бесшумно рушащейся в перистые ветви тутошних елок, и пронзительный надболотный сквозняк, доносящий запах сброшенной гадючьей шкурки и надломленных веток цикуты, и трепетное горловое клокотание древесной жабы… Раньше это был не страх. Настоящий страх пришел только теперь.

– Ну и что? – проговорила Кшися, упрямо вскидывая подбородок. – Все равно это – твои руки. А остальное неважно.

24

– Дым в квадрате триста четырнадцать‑"Ц", – доложил Наташа.

– В двух соседних тоже по дыму, – буркнул брат‑Диоскур.

– Но в квадрате "Ц" третий день в одно и то же время и на одном и том же месте.

– Естественная линза. Тлеет мох между скал, поэтому пожар и не распространяется.

– И все‑таки я спустил бы поисковый зонд.

– Последний на «Рогнеде»?

– А почему бы и нет? Просвечивать дальше эту асфальтовую ловушку не имеет смысла. Каркас вертолета мы и так нащупали, а ничего другого обнаружить и не сможем.

– Посылай. Посылай последний зонд. Снимай все остальные и загоняй их в скалы. В конце концов гони туда вертолет. Делай все, только чтобы не оставалось этого невыносимого «а если?..».

– Уже послал.

Зонд стремительно ухнул вниз, на экране закрутились, стремительно приближаясь и вызывая привычную тошноту этим иллюзорным штопором, змеистые расщелины известняковых скал. Зонд, запрограммированно шарахаясь от каждого острого пичка, принялся рыскать, точно терьер, учуявший крысу.

– Смотри, смотри! – крикнул Наташа.

Мохнатый бухарский ковер самой причудливой расцветки – пепельный с сине‑багровым узором – плавно стекал вниз по уступам, обволакивая мшистые камни и затем освобождая их, – уже безо всяких следов растительности.

– Пещерный скат! А Кантемир говорил, что они встречаются только у самой границы вечных снегов.

– Кристина говорила, что видит их почти в каждом сне…

Диоскуры разом замолкли.

– Вон и твой дым, – нехотя проговорил Алексаша. – Тлеет прямо посреди озерка, словно вода горит.

– Бобровая хатка, – сникшим голосом отозвался Наташа. – Ящерный бобер… боброзавр… ондатрозавр…

– Не впадай в детство, сделай милость!

– Вот в том‑то и наша ошибка, Алексашка, что мы забыли о детстве. Взрослые нас не примут, у них боги в нутро вросли. Надо ориентироваться на детей. Мы уперлись в формулу контакта, потому что искали ее для взрослых.